По ту сторону экрана
Шрифт:
Почти прошептала:
— А ты?
Он шумно выдохнул. И его ответ тоже прозвучал непривычно тихо:
— А я, столько лет выслушивая дифирамбы Еве Ясеневой думал, что придя в бюро, наконец, открою отцу глаза и по стенке ее размажу. Тем более, когда увидел вместо описанной умницы-красавицы легкомысленную девчонку, которая вместо работы сидит на сайтах знакомств. А потом все запуталось.
Я молчала, не зная, что сказать. Его жестокие слова отозвались внутри чувством собственного поражения. Пульс застучал в горле, а слезы обиды снова защипали
Кажется, мы друг друга стоили. Пока я считала, что вожу его за нос, используя фейковый профиль на Мамбе, он использовал просьбу отца помочь в бюро как возможность открыть ему глаза и указать на мою никчемность. Только кто из нас победил, непонятно? Или мы оба проиграли?
Я протянула в его сторону свободную руку, ощутившуюся внезапно неожиданно тяжелой. Почему-то мне казалось, если я коснусь его, это что-то изменит. Скажи Денис сейчас, что передумал, что изменил свое мнение обо мне, что я ему небезразлична, я тотчас забыла бы о его словах и о той боли, что они мне причинили. Но этого он не сказал.
— Уходи, Ева, — проговорил Лазарев тихо, отшатнувшись от меня, словно от прокаженной, не желая выдерживать молчаливую дуэль наших взглядов. — Мы поговорим обо всем, но не сейчас. Просто дай мне побыть одному.
В его глазах тоже была боль и вселенская усталость. В этот момент он все-таки показался мне как никогда уязвимым и нуждающимся в поддержке. Тем не менее, его слова нельзя было толковать иначе. Моя поддержка была ему не нужна.
И я ушла, пятясь назад, пошатываясь, прижимая к груди черную коробочку со счастливой ручкой, так, словно она была единственным, что у меня осталось.
14. Забвение
Неподобающе сунув руки в карманы жакета, я брела по городу, утирая слезы, не став вызывать такси. Мне было безразлично, что подумают обо мне случайные прохожие, но им я тоже, кажется, была безразлична.
Теперь поведение Дениса, казавшееся таким загадочным с самого начала, выглядело в моих глазах простым и понятным. Он пришел в S, чтобы поставить меня на место. И увидел именно такой, какой успел представить: легкомысленной, непредусмотрительной, постоянно ошибающейся и неуклюжей. Такой не то, что работу в бюро, даже кофе страшно доверить приносить.
Но почему тогда ничего в его поведении до сих пор не обидело меня? Не унизило? Он ведь защищал меня и заботился, был непривычно галантен и вежлив, умел поддержать и помочь. Как это вязалось с его планом? Или права была Аллочка и в моей голове все перепуталось, и я смешала отношения Дениса с Яной с его отношениями с собой?
Аллочка. Вспомнив о подруге, я тут же набрала ее номер, но, когда она ответила, я почему-то не сумела выговорить ничего особо вразумительного, и, снова расплакавшись, отключилась. Я не могла выговорить слов о том, что Лазарев не тот, каким я привыкла его считать. Словно, если я произнесу это вслух, я окончательно признаю собственное поражение и пути назад уже не будет. Но его ведь и так не было, разве нет?
Нащупав в кармане
Память услужливо подкинула выражение его лица, когда я говорила, что документ не сохранился. Денис тогда был спокоен, потому что он знал, что я не справлюсь и я лишь оправдала его ожидания. Я просто подтвердила собственную несостоятельность, которую к тому моменту Лазарев и без того успел мне приписать. Вот кем я всегда была в его глазах. Никчемной легкомысленной дурой.
Как добралась до собственного дома почти не помнила. От разлившейся по телу слабости, ничком упала на диван, продолжив плакать уже навзрыд.
Вскоре, открыв входную дверь своим ключом, на помощь примчалась Аллочка:
— Ясенева, что случилось? — принялась она тормошить меня. — Да что произошло-то?
Ее присутствие и встревоженный голос немного отрезвили. Сев на диване, поджав под себя ноги, я, всхлипывая, выговорила:
— Денис… Он сделал меня свои помощником, чтобы доказать, что я ничего не умею и вообще…
— Стоп, — нахмурилась подруга. — Но ты-то умеешь! Да, Лазарев твой — козел, но разве это повод так по нему убиваться?
Действительно ведь, не повод. Просто всё навалилось сразу, одновременно, и лишило эмоционального контроля. А разговор с Денисом стал последней каплей, которой оказалось достаточно, чтобы вызвать внутри настоящий ураган.
— Он просто вел себя совсем не так…
Теперь Аллочка, кажется, разозлилась. Давно я не видела ее настроенной столь серьезно:
— Хватит, Ева. На нем одном свет клином не сошелся. Не стоит он твоих переживаний. Ты же не так давно сама говорила, как хорошо тебе быть свободной и от свиданий отказывалась?
— Говорила, — кивнула я. — Просто он за такой короткий срок неожиданно стал для меня по-настоящему важен.
— Найдем другого, еще важней, — махнула она рукой. — Я-то думала, что-то серьезное стряслось. Даже курс по ведической психологии Сатьи Дас ради такого пропустила, между прочим.
Я горестно вздохнула.
— Где там твой коньяк для лучших времен?
Неожиданная смена темы разговора заставила Аллочку забыть о ведической психологии и удивленно округлить глаза:
— А что, это у тебя сейчас «лучшие времена» такие?
— Нет, кажется «худшие». Но они тоже подойдут.
— Уверена?
Я кивнула, решительно утерев слезы. Нужно было отвлечься. И смириться. И как-то выкинуть мысли о Денисе из собственной головы.
Вскоре коньяк уже стоял на журнальном столике у дивана, а Аллочка разливала его два, принесенных из собственной квартиры снифтера, поскольку в моей такой посуды отродясь не водилось.
— Ты как крокодил Гена, который пришел к Чебурашке на чай с чаем, чайником и всем остальным, — пробормотала я, глядя на нее.