По ту сторону фронта
Шрифт:
— Не забываешь?
— А вы разве забываете?.. Сколько она нам помогала!
— Да, образцовая ополченка… Но, помнится, ты и, на нее тогда ворчал.
— Ну, что вы!..
— А когда она нас в лесу проморозила?.. Помнишь, не убрала свою сосновую ветку?
— Ах, да!.. Ну, это не в счет.
Оба мы вспомнили суровую зиму прошлого года и далекий Липовецкий лес. Мы часто заходили в Липовец, и на обучай опасности у Насти был для нас условный знак. Сарай у них стоял на пригорке, а за сараем, со стороны леса, валялся большой сосновый сук — разлапистый и зеленый. Когда в деревне появлялись фашисты,
— Забыла, рыжая!..
Да и все мы недоумевали и нервничали, не спуская глаз с сарая. И вдруг увидели: бежит наша Настя прямо через сугробы, торопится и снимает зловещий сигнал…
— Ага, вспомнила!
А она действительно забыла и сама расстроилась, узнав, что своей рассеянностью продержала нас два часа без дела в лесу.
Мы отогревались в теплой хате, а Перевышко, шагая из угла в угол, размахивал руками:.
— Заморозила!.. Если бы это не ты, я бы…
Остальные смеялись:
— Перестань шуметь!.. Ну, она виновата, понимает. Ведь у нее единственный раз получилось такое.
А Настя ковыряла землю в цветочной банке.
— Да ты что — слушать не хочешь! — выходил из себя Перевышко.
— Подожди, Саша!.. Ты не сердись… Вот видишь…
Она сказала это так обезоруживающе мягко, как только может сказать женщина, и обернулась, держа в руках горку медных блестящих патронов для ТТ.
— Видишь?.. Я их в цветке спрятала.
Сашка ворчал, но уже не так строго и уже не грозил сделать что-то с Настей за ее провинность.
Давно это было, но и сейчас он улыбался, вспоминая про Настю:
— Рыженькая!.. Что-то у них там делается?
…Цигарки саранской махорки догорали, затянемся еще разок-другой — и надо идти. Я спросил у Перевышко:
— Ты не знаешь, зачем меня Батя вызывает?
— Догадываюсь. Его отзывают в Москву. Все хозяйство он сдает Чёрному, а вас, наверно, хотят комиссаром.
— Та-ак… Нет, на Центральной базе я не останусь. Это не по мне… Ну, пора двигаться… Докурили?.. До свиданья, Сашок! До скорой встречи!
До скорой встречи!..
Опять обнялись, и Перевышко, приняв обычный суровый вид, повел свой отряд дальше.
Пошли и мы. Я все еще был под впечатлением встречи. Хороший все-таки парень этот Сашка, несмотря на свою взбалмошность и неорганизованность!.. Но что он говорит насчет моего нового назначения? Это мне не по душе. Я привык к живой практической работе, привык непосредственно проводить боевые операции. Да и бросать налаженное дело, оставлять товарищей, с которыми так хорошо сработался, мне не хотелось. А Черный и без меня справится. У него будет хороший помощник Якушев, опытный партийный работник… Обсуждать приказы, конечно, нельзя, но, может быть, все-таки удастся убедить Батю?.. Молча шагая впереди отряда, я придумывал все новые и новые доводы в свою пользу, и они казались мне неопровержимыми…
Поздно вечером переправились через Случь и в Милевичах нашли Батину заставу. Тут опять встретились
А вот и Батя. В старой распахнутой кожанке, в шапке, криво съехавшей набок, он в самом центре работ, показывает, распоряжается. Увидел меня. Заулыбался. Пошел навстречу. После рапорта и приветствий повел показывать строительство.
— Здесь будет посадочная площадка. Все высчитано и размерено. Эти сосны оставим: под них можно при случае закатить самолет, чтобы сверху не увидали… А здесь выроем землянки для охраны. А тут склад… А тут…
Он предусмотрел все и все хотел сделать по-настоящему. Конечно, это было интересно. Наконец Батя заговорил и обо мне:
— Как, вы не забыли украинский язык?
— Нет, не забыл.
— И быт знаете?
— Знаю.
— А историю?
— Ну конечно. Как же не знать историю родной страны!
— Вот и хорошо! Ваше место на Украине!
— То есть?.. Я не понимаю.
— Вы знаете, зачем я вас вызвал?
— Да, кажется, знаю.
— Ну?..
— Ну и не согласен. Не имею ни малейшего желания. Я останусь на Выгоновском озере.
— Нет, на Выгоновское озеро вы не пойдете. Там и без вас теперь справятся. Полесье превращается в сплошной партизанский край. Надо развертывать работу на Украине. Там вы найдете место для выполнения своего плана.
Я не был подготовлен к этому новому решению Григория Матвеевича и хоть и возражал, но вчерашние доводы мне самому казались сегодня совсем не такими убедительными. А он настаивал и, кажется, считал дело уже решенным.
Текущие дела на некоторое время прервали наш разговор, а, вернувшись с аэродрома, после обеда в своей землянке Батя раскинул передо мной большую — во весь стол — склеенную из нескольких листов карту. На ней красным карандашом были нанесены жирные круги, линии и стрелки.
— Вот здесь мы начинали, — сказал Батя, показывая красный кружок на зеленом фоне Березинских лесов. — А это — Черкасов. А это — Щербина… Ермакович… Бутенко… Заслонов теперь на нашем месте. Мы ушли оттуда, но борьба там уже не затихнет… А вот наша новая база… Тут — Белое озеро. Тут — Выгоновское. Это — Садовский. Это — маршруты рейдовых отрядов. Под Минск, под Бобруйск… Видите?
Я видел — и не только то, что нарисовано было на карте, и не только Батины кружки и линии: за каждым кружком вставали передо мной партизанские лагеря, построенные и организованные нами когда-то, землянки, дымные костры, незабываемые лица товарищей, перестрелки, взорванные мосты, пылающие нефтехранилища… С севера на юг пересекают эти кружки и линии всю Белоруссию.