По ту сторону Нила
Шрифт:
Сегодня она казалась необыкновенно молчаливой и серьезной. Пока они шли по едва протоптанной тропинке под раскидистыми кронами деревьев, Джереми смотрел на ее угловатые плечи, обтянутые тканью жакета, еще вчера такие женственные и округлые под нежным шелком с оторочкой из птичьего пуха. Вот они вышли в подлесок, и Грейс зашагала вперед, решительно переступая обутыми в высокие сапоги ногами.
В этот момент у Джереми похолодело внутри, словно чья-то ледяная рука сжала желудок. Он понял, что ситуация как нельзя более располагает к тому, чтобы именно сейчас рассказать все, прежде чем об этом узнают другие. Нынешней ночью Джереми вспоминал то, что было в саду: затихающий в отдалении смех Грейс и Леонарда, темноту, что дает любовникам укрытие и так располагает к самым важным признаниям. Он знал, о чем она поведет речь: «Леонард сделал мне предложение, и я согласилась. Я все для себя решила, Джереми». Он не хотел это слышать. Она не должна видеть, как разорвется его сердце.
Джереми уже совсем собрался повернуть назад, закрыв глаза на собственную трусость, потому что не видел другого способа уйти отсюда несломленным, как чаща вдруг распахнулась и впереди открылась
Джереми и Грейс будто очутились в сказке. Ничто не казалось здесь невероятным. Из-за этих стволов на них вполне мог глазеть единорог, а в глубине чащи лежать дракон, погруженный в тысячелетний сон. Только самая жестокая насмешница могла заманить сюда влюбленного, чтобы сообщить ему убийственное известие. А Грейс имела доброе сердце – в чем – в чем, а в этом Джереми не сомневался.
Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она ступила на поляну и сразу по колено словно погрузилась в голубую воду. Пробивавшиеся сквозь листву солнечные лучи окружили ее волшебным светом, превратившим волосы Грейс в сплошное белое сияние. Потом она опустилась на колени и утонула в этом лазоревом море. Джереми, не чувствуя под собой ног, пошел за ней.
Грейс лежала на спине, неподвижная, как заколдованная принцесса. В ней не чувствовалось ни кокетства, ни желания обольстить. Тем не менее Джереми оставался настороже, он воочию видел, что такое женское коварство. Он знал офицерских жен и невест, которые из чистого тщеславия или желания развлечься строили глазки молодым солдатам, а потом доводили несчастных, окончательно запутавшихся в их сетях, до безрассудных поступков, за которые приходилось отвечать. Грейс не из таких – у Джереми было достаточно времени убедиться в этом. Однако неприятное чувство, что все это не более чем игра, не проходило.
Он медленно опустился на землю и лег рядом. Отдаться целиком и полностью во власть этого моря, которое снизу казалось скорее зеленым, чем синим, он не мог, да и не хотел. Джереми приподнялся на локте и, подперев голову кулаком, принялся смотреть на Грейс. Она расстегнула жакет, и он видел, как вздымается грудь под тонкой тканью блузки, сначала энергично, а потом все медленнее, по мере того, как успокаивалось дыхание. Он наблюдал, как исчезла пульсировавшая жилка на шее и как с лица Грейс постепенно сошло напряжение.
Грейс. Имя как молитва. Грейс [5] .
Джереми разглядывал выпуклости ее скул и линию подбородка, пока наконец не остановил взгляд на ее губах. Он и раньше задавался вопросом, каковы они на ощупь. Как бархат или как шелк? А на вкус? Может, они похожи на ивовые сережки в начале марта или на ярко-зеленые листья несколько недель спустя? И что, если, однажды попробовав, он больше никогда больше не сможет от них оторваться?
Джереми сорвал колокольчик и принялся щекотать ей щеки нежно-голубой чашечкой. Ее веки дрогнули, а нос, на котором уже проступали похожие на цветочную пыльцу веснушки, сморщился. Потом губы Грейс изогнулись в улыбке, а когда Джереми дошел до уголков ее рта, девушка рассмеялась. Он так любил этот заливистый смех, подобный внезапно вспыхнувшей искре.
И когда она принялась отбиваться, скорее инстинктивно, чем сознательно, Джереми выронил цветок и схватил ее за запястье. Рука Грейс оказалась безвольной и беззащитной, Джереми держал ее осторожно, словно пойманную бабочку, и тут Грейс открыла глаза. Он позволил ее руке выскользнуть, а потом снова поймал, слегка надавив на ладонь указательным пальцем, так что пальцы раскрылись, словно лепестки цветка.
– Вчера вечером полковник прочитал мне проповедь, – прошептал Джереми.
Грейс усмехнулась:
– С него станется.
– Однако сказал мне и кое-что приятное.
Ее глаза расширились.
– Это хорошо.
Джереми зажмурился и поднес ее руку к своим губам. Он дышал ее кожей, пропитанной ароматами цветущего луга и свежестью первого летнего дождя.
Он вспомнил свою родину, Линкольншир, вытянутое с севера на юг графство на северо-востоке Англии. Это была мрачная, неприветливая страна, с тоскливыми равнинами, топями и непроходимыми лесами. Даже часы тикали там как будто медленней, чем в Суррее. И что представлял собой его дом? Три комнаты с кухней на одной из улочек Линкольна, вблизи кафедрального собора. Там ждала его мать. Но Джереми никогда не принадлежал этому месту. Нет, его родина здесь, в объятьях Грейс. Дерзкая, вероятно, даже кичливая мысль. Однако она стала для него непреложной истиной, которой его научила Грейс. Он читал эту мысль в каждом ее взгляде, слове и жесте.
Грейс осторожно высвободила ладонь из его пальцев и положила ему на щеку. Джемери трудно понимать или любить, говорила как-то Сесили, потому что он всегда прячет свои чувства за маской равнодушия. Но это неправда, если присмотреться внимательнее. Лицо Джереми похоже на открытую книгу, только шрифт несколько замысловат. Однако Грейс научилась разбирать его и теперь читает свободно.
Теперь она знает, что, когда Джереми удивлен или задумчив, между его бровями появляются крохотные морщинки, а когда он злится, напрягаются мышцы под уголками рта. А уж если у Джереми морщится лоб, это явный признак того, что он в гневе. Уголки рта Джереми почти никогда не поднимаются вверх, поэтому вместо улыбки получается лишь робкий намек на нее. И даже когда Джереми говорит, нижняя часть лица работает как будто независимо от верхней, целиком и полностью неподвижной, словно Джереми больше всего на свете боится хоть немного утратить контроль над своими эмоциями.
И только нижняя губа Джереми выдает его настроение. Когда он шутит, края ее чуть приподнимаются. Она кажется полнее, когда Джереми рассказывает о чем-то таком,
И вот рука Грейс скользит вверх, к его шевелюре, и будто успокаивается, найдя ее такой же, как и всегда. Привычным движением Грейс пропускает сквозь пальцы густые, темные пряди, а потом снова приглаживает их, словно пышный мех.
Все эти годы, сколько Грейс себя помнила, – сначала маленькой девочкой, потом подростком и, наконец, молодой дамой, как сейчас, – она казалась себе вполне самодостаточной. Только теперь она поняла, как заблуждалась. Джереми – вот ее недостающая половина. Только с ним она больше чем просто Грейс и представляет собой то, чем должна быть. Потому ей и хочется снова и снова запускать пальцы в его волосы, обнимать его за голову и привлекать к себе.– Джереми!
– Грейс!
– Грейс! Джереми!
Нестройный хор знакомых голосов, мужских и женских, доносящийся с другого конца леса, вывел Джереми из оцепенения, и он открыл глаза. Сделав над собой усилие, однако без всякого стеснения, Грейс убрала с его головы руку.
– Неужели мы были здесь так долго? – шепотом спросила она.
Нижняя губа Джереми приподнялась в улыбке.
– Очевидно, слишком долго.
Он неторопливо встал и протянул ей руку. Несколько мгновений Грейс медлила, словно не решалась, а потом улыбнулась и крепко сжала его ладонь своими пальцами. Джереми тоже улыбнулся в ответ, да так широко, что Грейс стало не по себе.
Рука в руке возвращались они к лошадям, чтобы потом снова занять свое место в кругу друзей, как будто ничего и не было.
Как будто Грейс всего лишь хотела показать Джереми поляну колокольчиков в окрестных лесах Гивонс Гров.7
Для пятерых кадетов эти выходные в Гивонс Гров были, пожалуй, последним глотком свободы. Остаток мая и весь июнь им предстояло провести в подготовке к выпускным экзаменам, исключавшей даже недолгие увольнения. Мир кадетов снова замкнулся в корпусах военного училища. Проводя все свое время между спальнями и комнатами для занятий, бильярдными и читальными залами, они чувствовали себя монахами, отгородившимися от мира стенами монастыря.
В конце концов, бесчеловечно заставлять их зубрить воинские звания в то время, как за окнами мир купается в лучах ласкового солнца! Почему они должны заучивать наизусть свойства пороха вкупе с немецкой и французской грамматикой, когда в воздухе разлита такая жизненная сила, которая не только заставляет травинки пробиваться к поверхности земли, но и гонит по жилам пьянящую жажду свободы.
Поэтому лишь немногие из молодых людей могли удержать себя в четырех стенах. Другие, подобно лунатикам, бродили вокруг зданий, с остекленевшими глазами постигая тонкости строительства скважин и способы определения качества воды. Или сидели на голой земле под деревьями, обложившись книгами, содержание которых пытались заучить слово в слово.
– Этого мне ни за что не запомнить!
Стивен отбросил в сторону учебник, который перевернулся в воздухе и плюхнулся в траву, так что несколько страниц загнулись, придавленные переплетом.
Стивен уперся локтями в колени и обхватил ладонями лицо.
Джереми поднял с земли книгу и, аккуратно расправив пострадавшие страницы, легонько стукнул ею Стивена по ноге.
– Только не говори мне, что у тебя мозги мягче гилфордского сыра. Ты осилишь материал, нужно только еще раз все повторить. Ну, давай, с самого начала… – Поскольку Стивен не двигался, Джереми еще раз толкнул его книгой, теперь сильнее. – Давай же!
Норбери тяжело вздохнул, поднял голову и резким движением, как потерпевший кораблекрушение хватается за качающийся на волнах пустой бочонок, вырвал у Джереми учебник.
– Каре – это способ построения, который…
Голос его срывался, в глазах время от времени вспыхивал испуг, как будто за спиной у него стоял полковник и смотрел ему в затылок.
Джереми щелкнул у него под носом пальцами, так что Стивен съежился, и ткнул пальцем себе в лицо.
– Сюда. На меня. Расскажи мне все, что знаешь о каре.
Стивен смотрел на него как загипнотизированный, а Джереми, обхватив руками колени, приготовился слушать.
– Каре – это… способ построения солдат, который используется как в оборонительных, так и в наступательных целях и… отличается одновременно устойчивостью и мобильностью. Он… он позволяет контролировать линию обороны с четырех, иногда лишь с трех сторон и особенно рекомендуется… во-первых, в случае численного превосходства противника, во-вторых, если противник не обнаруживает четкой структуры построения… Каре идеально, когда неизвестно, с какой стороны следует ожидать нападения, и, кроме того, позволяет создать внутри себя защищенное пространство для боеприпасов и резервов… – Стивен облегченно вздохнул. На его лице заиграла благодарная улыбка.
– Браво! – воскликнул Джереми.
Он по-турецки уселся на траву, положил на колени книгу и лист бумаги и принялся что-то записывать.
Ройстон усмехнулся:
– Пока любезный мистер Данверс не сообщил нам, какие недостатки имеет каре, согласно его экспертному заключению, по крайней мере в этом пункте ты неуязвим!
– Да, каре непобедимо, – заявил Леонард, вытягиваясь на траве с травинкой в зубах, как будто был на пикнике.
– Все зависит от силы удара противника, – возразил Джереми. – При достаточной его мощи возникает опасность, что каре распадется и войско смешается.
Леонард рассмеялся.
– Ни один солдат, пеший или на лошади, не бросится на направленный на него штык. Кто решится на такую безумную атаку?
– Не знаю, – пожал плечами Джереми.
– Я серьезно, – продолжал Леонард. Он приподнялся на локте, вынул изо рта травинку и показал ею в направлении Джереми. – Приведи мне хоть один пример из всех тех сражений, которыми нам забивали головы, когда этот способ себя не оправдал. Всего один, Джереми…
Данверс снова пожал плечами и ткнул каблуком в черную проплешину между торчащими из земли пучками травы.