По ту сторону пламени
Шрифт:
— Добрый день! — кричат сбоку. — Сюда, на мой голос!
Я мешкаю, избавляясь от цепи. Витки на шее сидят плотно, зацепившись грузом на конце, но и не мешают. Расчлененные рукава худо-бедно прикрывают отсутствие пут, остается только держать полные звеньев и липкой влаги ладони неловко сведенными у горла. Невидимый человек продолжает звать: сюда, сюда! Я блуждаю среди эха и механизмов, протискиваюсь боком между горячими корпусами, пока не натыкаюсь на черные прорезиненные занавески. Обхожу кругом: шторы отрезают кусок помещения. С одной стороны полог откинут:
— Проходи.
Он
— Добрый день! Сейчас же день? — я качаю головой. И кривлюсь от боли. — О, под землей легко потерять счет времени.
— Я… я не знаю, зачем я здесь.
— Ты включила тревогу. Нужно понять, почему защитные чары отреагировали. Пожалуйста, присаживайся, — смахивает стопку листов с ближайшего стула. — Не волнуйся: то, что ты смогла спуститься сюда — уже отличная новость. Заметила чары в стенах? Они бы не пустили, будь ты нестабильна. Сейчас я возьму у тебя кровь, затем проведу несколько тестов, и, если выживешь, будешь свободна.
— Очень смешно. Вы каждый раз это говорите? — мужчина смеется:
— Ну извини, трудно удержаться. Мне, конечно же, не следует шутить… ты и так напугана. Тебе сильно досталось. Давай обработаем раны, — отодвинув ящик стола, достает вату, бинт и пару бутылочек. Я медлю, но незнакомец выглядит безобидно. Выпускаю на колени скользкую от крови цепочку, отрываю лохмотья рукавов. В ярком свете припухлые разрезы, исчертившие руки до локтей, блестят ртутными разломами.
— Зря ты… только сильнее поранилась. Эх… подожди, сейчас помогу с шеей, — щелкают кусачки. Затаив дыхание, отдираю цепкие чешуйчатые звенья. Шнурок, который держал оберег долгие четыре месяца, исчез. Если бы я утром не собрала волосы в высокий хвост, их бы тоже лишилась.
— Вот, держи. Протри, забинтуй и давай начинать. У нас мало времени. Как тебя зовут?
Выдуманные имя и фамилию я шиплю сквозь зубы: средство на вате жжет и дергает кожу, бинты ложатся наждачной бумагой. Мужчина записывает возраст, рост, вес, адрес (выдуманный), место учебы (снова ложь), хочет узнать про семью — отвечаю, что не буду говорить. И спрашиваю наконец, кто он такой.
— Валентин. Или, если тебе больше нравится, профессор Рабинский. Я изучаю магию и магов, хотя сам не в состоянии сотворить даже крошечное волшебство. Иронично, не так ли? — он заканчивает писать и откладывает папку. Вытаскивает из-за стопки рукописей микроскоп с предметными стеклами. Забирает окровавленную вату.
— Что это за место? — Валентин мажет моей кровью пробирки, разбавляет жидкостями из разноцветных бутылок — некоторые пенятся, другие светлеют, одна вспыхивает и дымится. Профессор поднимает брови.
— Университет. Здесь волшебники учатся использовать свою силу, а ученые учатся
Валентин замолкает, прислушиваясь. Шепчутся лампочки, равномерный гул просачивается в подошвы ботинок. Профессор наклоняется ко мне, понижая голос:
— Ты маг огня и тьмы, ты нужна им. Сильнее, чем они дадут понять и чем ты сейчас способна представить. Будь осторожна! Они не должны узнать, насколько ярко ты светишь. Тебя не отпустят, и научат многому, но никогда не показывай всю свою мощь. Никогда! Они заставят участвовать в исследованиях, а это… разрушает. Не сразу, но непременно. Делай что угодно, чтобы избегать кровавых ритуалов. Каждый, — запомни, — каждый может стать для тебя последним. Вот, возьми, — сует мне покрытую патиной монетку, — порежь палец, когда окажешься на знаке. Тсс. Ты поймешь, поймешь! Ее нельзя использовать больше двух-трех раз, и вряд ли скоро придется, но на всякий случай всегда носи с собой. И возвращайся сюда при первой возможности! Я все объясню.
Он откидывается на стуле и продолжает писать как ни в чем ни бывало. Я потихоньку прячу кругляшек в карман.
Валентин еще делает пометки, когда монитор ноутбука с писком включается. Появляется черно-белая картинка: в комнату с лампами входят пятеро.
— Кан сказал, ты спасла жизнь его сестре. Как там ее, девчонка с собакой? — профессор не обращает внимания на экран, но я замечаю, как напрягаются его плечи. Переспрашиваю:
— Собакой? — первым семенит старик в мешковатом, будто с чужого плеча, костюме. Следом — осанистый мужчина в халате врача и высокий, тощий как жердь человек с папкой под мышкой. Последними в дверь скользят двое, что сопровождали нас с Каном.
— Злая, но умная, — мне требуется время, чтобы сообразить: он о собаке, не Нине. — Нина. С ней не было собаки, — плевать на собаку: монета обжигает сквозь подкладку кармана.
— Да? Неважно. Нина задолжала тебе. Поэтому ее брат привел тебя сюда, только этого мало. Поговори с ней. У вас много общего.
— Хорошо, — Валентин звонко захлопывает папку.
— Сорок четыре процента огня. Поздравляю, — небрежно выводит на соседнем листке с расчетами: 75.
— Что это значит? — шаги за занавеской.
— Ты скоро узнаешь, — и тише:
— Мне жаль.
Почему жаль, — думаю я.
— Так вот она, причина переполоха! — тяжелая штора взметается под порывом ветра, подлетают бумаги. Старик останавливается на пороге, скалясь яркими белыми зубами. Я ежусь: водянистых глаз улыбка не касается. Он обращается к Валентину, перекрикивая шелест порхающих листков:
— Что скажете, профессор? Бояться нечего?
— Если только сорок четыре процента огня вас напугают, — поймав пролетающую салфетку, сдержанно отвечает Рабинский. Я ерзаю, пытаясь незаметно оттянуть джинсы: кругляшек металла клеймом горит у бедра.