По ту сторону пламени
Шрифт:
Отворачиваюсь и спрашиваю другое:
— Почему сегодня?
— Сегодня мой День рождения. Оно всегда приходило в седьмой День рождения, — девочка оправляет красное платье. Нарядное. По подолу и широким карманам вышиты крупные маки, черные с белыми серединками. На тонком запястье звякает серебряный браслет: переплетение цепочек и звездочек. Блестящий, совсем новый.
— Красиво, — касаюсь хрупкой металлической вязи и улыбаюсь. — С Днем рождения.
— Спасибо! — на секунду она сияет почище украшения, но быстро серьезнеет:
— Подожди со мной, пожалуйста.
Пожимаю плечами:
— Если будем на солнце, — накатившая усталость ломит кости. Сажусь на горячий асфальт и вытягиваю ноги, выгибаюсь до хруста в пояснице. Вот бы лечь сейчас на спину и заснуть. Прямо тут, под тяжелым светом. Здесь можно, здесь им до меня не добраться.
— Вдруг оно постесняется… — тянет с сомнением, но тоже садится на пол. Странно мы смотримся, наверное.
Странно — что она не боится меня. Почти все боятся: тени отпугивают. Впрочем, бывают и исключения.
— Чудовища не стесняются, — отвечаю, закрывая глаза. Горячий ветер оглаживает щеки, путается в волосах. Я сутками прячусь под солнцем от своих преследователей, и отросшие ниже ключиц пряди выгорели и отливают рыжим. Зимой потухнут до каштанового. Говорю:
— Расскажи по порядку. Должна же я понимать, что мы тут делаем, — хотя лично я отдыхаю. Ночью предстоит охота.
Она долго молчит. Я почти задремала, убаюканная переливчатым мерцанием на изнанке век, когда девочка зашептала:
— Оно приходило к бабуле и папе. И к прадедушке, а до него к пра-пра-пра… нет, пра-пра-дедушке… а потом не помню. Когда исполняется семь, как мне сегодня, — в интонациях сквозит гордость, — и протягивает руку, вроде хочет, чтобы ты с ним пошла. Но бабуля не ходила, и ее папа тоже. И мой не пошел, наверное. А я пойду! Бабуля закрыла меня в комнате, но я вылезла через окно. Мы живем на первом этаже, там совсем невысоко.
— Ничего себе, — встряхиваюсь. Девочка придвинулась совсем близко, теребит браслет. Ее родители сейчас, должно быть, с ума сходят, пока именинница выдумывает себе монстров. — Зачем тебе идти? Вдруг оно тебя съест?
Дергает плечом:
— Оно чего-то хочет. Так бабуля сказала. Она жалеет, что испугалась тогда. Говорит, оно было очень грустным. Я уже много читала о привидениях — я думаю, это привидение, — они получаются оттого, что у умершего человека осталось незаконченное дело. Значит, он сам не может справиться, вот и ищет помощника! Я помогу, и он наконец отдохнет.
Мне тоже необходим отдых. Рассматриваю ее тонкую шею и птичьи кисти. Если затолкать обратно в арку, закрыть ворота, придержать створки — дело сделает тьма. Нож не понадобится. Я буду… невиновна. Слово горчит на языке. Подслушав мысли, силуэты на границе света и тени обретают плотность.
— Ты веришь в чудовищ? — спрашивает девочка, подаваясь вперед. — Не только в привидения, в разных? В вампиров и оборотней? Ведьм? Видела мультик — Маленький волшебник и большой мир? Там про всех-всех рассказывается, жутко интересно! Особенно оборотень классный!
— Я не верю в мультяшных чудовищ. Они добрые. Это бред. Настоящие чудовища
Глупая. Что ты знаешь о чудовищах? Стягиваю ремень сумки и растираю красную полосу на коже. Опускаю ресницы.
— Никто не может быть только злым. Вот, смотри, — у лица шуршит бумага. — Просто… ну, в каждом есть что-то хорошее! Бабуля так говорит, и Волшебник сказал птичке… Да смотри же! — я сдаюсь и смотрю.
На смятый лист, желтый от времени. Грубые посеревшие линии складываются в угловатый силуэт с огромной, закрашенной черным протянутой лапой. Поверх перечеркнуто красным карандашом. Штриховка выходит за границы фигуры и закручивается к верху рисунка — огонь над фитилем. Вокруг пламени пляшут крылатые кляксы.
Совсем не похоже на привидение.
Скорее на человека вроде меня и тех, кто прячется в темноте.
— Ты ошибаешься, — выдыхаю, — ты ничего не понимаешь в…
— В чудовищах? А ты понимаешь?… Я вот, что знаю точно-точно: мир очень большой. Огроменный! В нем могут жить и злые, и добрые чудовища. Совершенно любые! Кому угодно хватит здесь места!
Я не отвечаю. Спорить бесполезно, да и она наверняка просто цитирует мультик. — Сколько всего может прятаться в лесу, пещерах, под водой…
Привидение же появляется прямо здесь, за растрепанной светлой макушкой. Девочка продолжает болтать, смеяться, а над ней в вихре искр стоит белое как кость, четкое и зыбкое, завораживающее: внутри двигается и рвется, ощериваясь острыми гранями, разлагаясь и сходясь воедино — время и пространство. Жизнь и смерть.
— Что такое? — я давно перестала дышать. Я не видела подобного прежде. Она оборачивается и кричит — далеко, глухо, будто сквозь толщу воды. Воспоминание накатывает приливной волной, пальцы привычно находят толстый шрам на ладони:
— Откуда он?
— Ты… упала с крыши, когда тебе было пять. Полезла в заброшенный дом, выбралась на крышу веранды, а она не выдержала. Твои друзья… поранились тоже. Разве не помнишь? — мама подняла брови. Я покачала головой. Я не помнила.
Тринадцать лет не помнила. Но сейчас…
Девочка продолжает кричать, я же, наоборот, молчала, когда осколок прошел между костями. И потом, когда доски прощально треснули и подломились, а встреча с землей выбила воздух из легких.
Онемела, ведь главное случилось в момент после боли и до падения.
Чудо: мир замер и расцвел.
Девочка прячется за мной, больно цепляется в плечи. Призрак вырастает ближе. Его лицо непрерывно меняется, словно принадлежит всем умершим разом. Чаще прочих проглядывает ухмыляющийся череп.
— Прогони его! Прогони, прогони! — вопит девочка. Мертвец протягивает руку — ладонью вверх, приглашая следовать за ним. Повторяя рисунок. Ноздри щекочет аромат хвои и горького, влажного дыма. Как же здесь жарко, как ярко: она права, привидения должны ходить в темноте.