По ту сторону жизни
Шрифт:
– Заставлю реставрировать за свой счет, – произнесла я, пнув камень. И халатик запахнула. Не то, чтобы прохладно, холод я как раз и не ощущала, но вот взгляд у дядюшки сальный.
А склеп защищали хорошо. Теперь я видела дремлющие сплетения силовых нитей, укрытые за слоем штукатурки. Они вросли и в место это, и в дом… и молот, конечно, оставил пару-тройку царапин, да статую снес из новых, поставленных моим прадедом… Если подумать, заказывал он их у известного мастера, а потому в денежном выражении потянут они изрядно…
– Сгинь, тварь нечистая! – взвизгнул
Водой освященной?
Если и так, то носил он ее с собой давненько, испортиться успела, протухнуть.
– Точно идиот. – Я лицо вытерла.
Нет, что еще сказать… я вот честно уснуть пыталась. Лежала, разглядывала балдахин и еще немного потолок, раздумывая, насколько в моем нынешнем состоянии нормальна бессонница, и вообще, где про это состояние почитать, кроме как в хрониках…
А тут снизу удар. И еще один.
И такие мощные, что стены задрожали… и кажется, он тут заклятье активизировал, а когда не сработало, точнее сработало – штукатурку со стен сняло, как посмотрю, – но вовсе не так, как кузену хотелось, за молоток взялся.
– Слушай ты, дитя осла. – Я только коснулась узенького плечика, как кузен заверещал и мешком осел на пол.
– Не трогай ребенка! – Тетушка Фелиция, облаченная в широкую ночнушку, замахнулась на меня зонтом. Откуда только взяла?
– Да нужен мне ваш ребенок… – На всякий случай я отступила. Не то чтобы зонт мог причинить мне какой-либо существенный ущерб, но вот… боюсь ненормальных.
– Что случилось?
У тетушки Нинелии тоже ночнушечка имелась.
Коротенькая.
Едва прикрывающая толстую ее задницу, но зато густо расшитая кружавчиками.
Дядя Фердинанд прикрыл глаза и благоразумно отвернулся. Вот он ночевал в байковом спальном костюме пыльно-синего окраса, и даже блестящие медные пуговки не могли придать наряду бодрости. Судя по виду, куплен он был еще до экспедиции на Острова и времена знавал всякие.
Может, ему и вправду деньгами помочь?
Я как-то не особо интересовалась его жизнью, полагая, что чем меньше рядом любящей родни крутится, тем целее нервы. Но он единственный из всех держался в стороне от моей жизни, и уже за это я была ему немало благодарна.
– Она съела Юстика! – то ли с ужасом, то ли с восторгом произнес Аполлон, который в дверях показался-таки, хотя и рекомендовано ему было лежать.
Двигался он скованно. Ноги расставлял широко. А заодно держал у паха массивную грелку.
– Кто?
Тетушка Нинелия на всякий случай прижала руки к груди, правда, правой. Потом сообразила и торопливо поменяла, а то мало ли…
– Мышь, – сказала я, переступив через идиота, который по-прежнему лежал на полу, притворяясь мертвым.
– К-какая?
Ресницы черные накладные. Пудра. Румяна… что-то не похоже, что тетушка ко сну собиралась, во всяком случае, тому, который в постели и одиночестве. И кажется, она сообразила, что не следовало покидать комнату.
– Огромная, – я принюхалась. Так и есть… пудра из моих запасов определенно, и духи… правда, средней паршивости, я подобные густые ароматы
– Д-да?
– Нет, – рявкнула я и сдвинула тетушку. И уже на лестнице крикнула так, чтобы услышали даже треклятые мыши, если они тут водятся. – Но если кто и дальше будет разрушать дом, то оплатит работу реставраторов из собственного кармана!
– А она точно не лич? – без особой, впрочем, надежды поинтересовалась тетушка Фелиция, а Мортимер ответил:
– Инквизитор скажет.
Проклятье… не было печали.
Глава 4
Я не слишком часто заглядывала в храмы, тем паче Светозарного, ибо посвящение обязывает, а Плясунья не любит иных богов. И пусть говорят, что все они суть отражения одного, но…
Некроманты точно знают – не любит.
Ее храмы всегда стоят наособицу. Ее жрецы прячут лица за масками, хотя, подозреваю, последнее исключительно из здравых побуждений, ибо Плясунью в мире не любят. Боятся. Почитают. Но не любят.
К ней не приходят без особой нужды, а порой и суеверно прячутся за якобы действенными амулетами, но…
Было время, когда, движимые этим страхом, люди заколачивали двери храмов. Сваливали у стен их вязанки хвороста, лили масло и жгли. Со жрецами и теми, кто смел заикнуться, что богиня не простит.
А следом доставалось и слугам ее… Некроманты пусть и наделены немалой силой, но отнюдь не бессмертны. Камень в голову, пуля в сердце. Пули-то к тому времени научились делать правильные, пробивающие защиту… огонь и вода, и иная сила, ибо маги тоже не слишком-то нас любят. В то время, пожалуй, впервые объединились пятеро цехов, образовав Великий анклав, ублюдочное порождение которого существует и по сей день. И неплохо существует, я вам скажу, при поддержке императора и монополии на раздачу желтых блях, без которых ни один маг права колдовать не имеет.
Но мы не о том…
В те времена, ныне в учебниках благоразумно названные Смутными, поголовье некромантов изрядно проредили. Чего стоила одна резня при Уттерштоффе, где располагалось большое цеховое училище. Там не пожалели ни наставников, ни учеников, хотя штурм стоил им немало крови.
Горели библиотеки. Громились поместья. Семейные погосты разбивались в пыль… а она смотрела. И ждала. И… это отчасти было наказанием нам за гордыню, как говорила бабуля. Возомнили себя всесильными, вот и получили… когда же общество вздохнуло с облегчением: как же, избавили великую Империю от заразы, пришли две сестры.
Имя первой – Чума и носила она алые одежды. Ее лицо было бело, ее губы – алы, а волосы – темны, и обличье столь невинно, что никто не способен был поверить, будто это дитя несет угрозу.
Она появлялась у городских ворот. И ворота открывались. Она ступала на улицу, и камни становились ядом. Она просила воды, и стоило коснуться ее губами, как колодцы разносили заразу. Она танцевала на пустых улицах. И собирала телеги мертвецов. И целители, как крысы, бежали, не способные справиться с болезнью. А она хохотала…