Шрифт:
Пролог
1.
– Лебедин мой, лебедииин, – протяжно завыли девки у порога, да так звонко, что Маржана чуть не уронила каганок. – Лебедь белый-молодооой 1 …
Хоть их Зофья и шла за Бохдана по любви, а всё равно мать позвала голосистых кметок да старых плакальщиц, чтобы повыли как следует и проводили молодую в иную жизнь. Пока те поливали слезами порог, Маржана и Любашка вертелись вокруг сестры и причёсывали её волосы, вплетая в них багряные ленты, подаренные Бохданом, и тонкую
1
Свадебная восточнославянская песня
– То Бохдан величааааааетсяааа, – выло у окна. – Лебедин мой, лебедиииин…
Свадебное платье лежало на постели. Удивительное дело: все украшения должен был принести жених, в то время как невеста – выткать платье задолго до свадьбы.
– Лебедь белый-молодоооой…
– Слышать их не могу! – фыркнула Маржана, отбросив в сторону гребень. – Второй день подряд воют!
– Ну потерпи уж! – скрипнула зубами Зофья. – Мне и так недолго осталось!
Маржана вздохнула и продолжила расчёсывать пшеничные космы сестры. Ей не нравилось всё: плакальщицы у порога, свадьба перед самым концом войны, а ещё – то, что коровы не доились полседмицы и стояли пустые, не давая ни капли молока. Самое время подумать, что в деревне завелась новая ведьма, но стоило взглянуть чародейским взглядом – как нет, не было рядом ворожбы, никто не колдовал, кроме неё самой.
Если бы мать узнала, наверняка бы отбила пальцы сковородкой. По всей деревне гулял рассказ о том, как древний волхв предсказал ей когда-то, что в час Мораны родит она получеловека, полузверя, который навлечёт беду на их воеводство. А спустя год на свет появилась Маржана, прям в Долгую ночь, когда всюду жгли костры и носили маски, сливаясь с духами Нави.
Потому мать на неё злилась. Лупила кочергой за проделки и мечтала выдать замуж. Конечно, первой на очереди была Зофья, и только после – Маржана. Любашке предстояло идти последней, хоть та и первой нашла себе жениха.
– Лебедин мой, лебедииин, лебедь белый-молодоооой!…
Какая гадость! Маржана с облегчением доплела косу и, оставив Зофью переодеваться, выскользнула через сени во двор, где собрались зеваки, а оттуда – за избу к хлеву. В коровнике было подозрительно тихо. Уж не померла ли их Марыська? Маржана взглянула внутрь – нет, живая. Корова стояла и ровно дышала, но взгляд у неё был какой-то пустой, словно… Словно чаровали совсем рядом. Вот ведь загадка!
Маржана хотела подойти поближе и осмотреть скотину, но её окликнула Любашка. Пришлось закрыть дверь и повернуться к сестре.
– Чего ты такая кислая ходишь? – та взглянула косо и тут же недобро прищурилась. – Али жених сестрицын по сердцу пришёлся?
Ах, конечно. Она всегда отчего-то боялась Маржаны и вечно следила за ней, вынюхивала, словно голодная псина, жаждавшая хозяйской ласки. Вот только их мать всегда больше всех любила Зофью, а остальные – так, довесок, почти дворовые девки, что сбиваются с ног. Особенно Маржана, «чародейское отродье».
– Не мели небылиц, – она поморщилась. – Обождать нельзя было?
– В нашем-то воеводстве давно спокойно, – отрезала Любашка.
– Ага, и коровы просто так не доятся, – Маржана покачала головой и пошла обратно в дом.
Там уже загнали Зофью за печь и готовились к приходу Бохдана вместе с его дружками – сальными проходимцами. И что только сестра нашла в нём? Косая сажень, руки как две дубины, а щёки такие, что лицо в печь не влезет. Багряный кафтан, расшитый пояс? Ну так то у каждого богатого парня было.
Маржана тяжело вздохнула. Ну и ладно, пусть идёт, лишь бы по любви, чтобы не приходилось плакать и жалеть о том, что спрятала волосы под платком раньше времени.
2.
Чонгар долго всматривался в лицо мёртвого Агнеша, пока, наконец, не решился и не завязал ему глаза белой лентой, чтобы никто не похитил дух и чтобы тот добрался до иного мира.
Агнеш не должен был идти на эту войну, не должен был воевать за чужое воеводство и слушаться сотника, который приказал ему сражаться в первых рядах, несмотря на раненую руку и кривой меч, сломавшийся в очередном бою. Чонгар просил поменять их местами, но нет: «Приказ великого князя».
«Ты ведь не ослушаешься его и не станешь смутьяном, как наши враги?»
Чуда не случилось. Боги не защитили Агнеша. Чонгар долго кричал так, будто ему самому всадили меж рёбер меч, трясся возле мёртвого тела, пока все вокруг праздновали победу – пировали днями и ночами, кричали восторженно и обнимали продажных девок.
Чонгар ушёл, забрав с собой тело Агнеша и страшную клятву. Он похоронит младшего брата и вернётся, чтобы отомстить – убить их сотника и отнять у великого князя самое дорогое. Он не был мягкотелым, и всё же сердце разрывало от боли.
Они ели с одной миски, купались в одной реки и даже делили исподние рубахи, а, став старше, болтали всякое про девок и вместе ходили подсматривать за ними на речку. Чонгар любил Агнеша сильнее, чем любой хлопец – свою суженую. Из одной крови, из одной плоти, из одного рода.
Там, на бойне, он хрипел, полулежал рядом с младшим братом. Сначала Чонгар молил богов защитить его, затем – воскресить, а теперь – помочь ему в мести или хотя бы не мешать. Если надо, он посеет смуту похлеще прежней и утопит в ней целое воеводство, а то и несколько. И оно будет того стоить.
– Надо унести тело, а затем всё засыпать зерном, – отозвалась знахарка.
– Да, – кивнул Чонгар.
И всё же отпускать Агнеша было тяжело. Мужики понесли его тело к погребальному костру. Знахарка дождалась, пока Чонгар покинет избу, затем начала рассыпать просо по полу. Так уж было заведено: чтобы Смерть не проникла в дом, приходилось отгонять её Жизнью.
Остальное Чонгар помнил смутно. Он тащился к погребальному костру, тяжело ступая, пытался в последний миг схватиться за Агнеша, но его оттащили мужики, рыдал, бил кулаками землю, а после… После Чонгар сидел у трактира и пил палёную воду без всякой закуски. Да, пришлось очиститься пламенем, чтобы его не приняли за вестника Смерти, согреть руки у обычного костра, как велела знахарка.