По воле судьбы
Шрифт:
— Он молод, — возразил Гиртий. — И мало популярен среди своих. Они сидели, скрипя зубами. И, похоже, были готовы его пришибить. Его, а не Цезаря, заметьте.
Пока шло собрание, Рианнон позвала к себе писаря.
— Прочти письмо, — велела она.
Он сломал печать (уже один раз сломанную и скрепленную другой печаткой, о чем Рианнон, естественно, не подозревала), развернул небольшой свиток и принялся сосредоточенно его изучать.
— Читай! — прикрикнула Рианнон, нетерпеливо ерзая в кресле.
— Прочту, когда разберу, — был ответ.
— А Цезарь читает, не разбирая.
Писец поднял голову и вздохнул.
— Цезарь есть Цезарь. Кроме него, никто не читает с листа. И потому чем больше ты говоришь,
Рианнон утихла, теребя золотые нити, вплетенные в ее длинное малиново-бурое платье. Наконец секретарь поднял глаза.
— Я готов, — сказал он.
— Тогда начинай!
Ну, что ж, не могу сказать, что ожидала когда-нибудь получить письмо, написанное на странной латыни галльской любовницей Цезаря, но это забавно, должна признать. Значит, у тебя сын от Цезаря. Поразительно. А у меня дочь от него. Как и твой сын, она не носит его имя. Это потому, что я была в то время замужем за Марком Юнием Силаном. Кстати, его дальний родственник, тоже Марк Юний Силан, служит сейчас у твоего покровителя. Он легат. А дочь мою зовут Юния, и, поскольку она третья Юния, я называю ее Тертуллой.
Ты говоришь, что ты — дочь царя. Я знаю, у дикарей есть принцессы. Ты считаешь, что это что-нибудь значит, но ошибаешься. Для римлянина имеет значение только одна кровь — римская. Самый жалкий воришка в трущобах лучше тебя, потому что в нем течет римская кровь. Никакой ребенок, чья мать не римлянка, не может надеяться встать вровень с Цезарем, ибо Цезарь — самый родовитый из римлян. Его предки были царями, и в других обстоятельствах он мог бы быть римским царем. Но Рим не приемлет царей. И Цезарь никогда не допустит, чтобы Рим имел царя. Римляне ни перед кем не встанут на колени.
Мне нечему тебя научить, принцесса-дикарка. Но, пожалуй, ты должна знать, что римлянину вовсе не обязательно иметь кровного отпрыска для передачи ему своего достояния и родовых регалий, ибо он всегда может кого-нибудь усыновить. Римляне со всей серьезностью относятся к этой традиции, и каждый, кто выбирает наследника, тщательно проверяет чистоту крови того, кому суждено будет принять его имя. Кстати, мой сын был тоже усыновлен. Его, правда, и теперь зовут Марк Юний Брут, но по завещанию моего погибшего брата он стал также Квинтом Сервилием Цепионом, законным представителем знатного рода, к какому принадлежу и я. Но он из гордости предпочел вернуть себе имя Юниев, ибо предок его, Луций Юний Брут, свергнул последнего царя Рима и провозгласил Римскую Республику.
Если у Цезаря не будет чистокровных наследников, он усыновит кого-то из Юлиев, вот и все.
Не трудись отвечать. Мне не нравится, что ты считаешь себя женщиной Цезаря. Ты не женщина Цезаря. Ты для него лишь удобство.
Писарь умолк, и свиток в руках его снова свернулся.
— Нам, дикарям, опять указали наше место, — недовольно проворчал он.
Рианнон схватила письмо и порвала его в клочья.
— Уйди! — прорычала она.
Хлынули слезы. Она пошла в детскую, где находилась одна из служанок. Сын возил на веревочке модель Троянского коня, подаренную Цезарем. В боку коня имелась дверца, за которой прятались греки — пятьдесят искусно вырезанных и покрашенных деревянных фигурок. У каждой имелось имя. Рыжий и статный воин был, например, Менелай. Там обретался и Одиссей, тоже рыжий, но с короткими ножками, и красавец Неоптолем, сын Ахилла, и даже некий Эхион, у которого голова болталась на шее, сломанной за то, что он сдался. Цезарь пытался рассказывать сыну легенду, но на малыша история времен Гомера впечатления не произвела. А игрушка понравилась: она двигалась, в ней сидели маленькие человечки, их можно было вынимать из деревянного брюха и опять прятать туда. Она восхищала всех, кто видел ее.
— Мама! — радостно воскликнул ребенок, протягивая к матери ручки.
Слезы высохли. Рианнон села в кресло и подтянула Оргеторига к себе.
— Ты ничего не значишь, — сказала она, прижимаясь щекой к блестящим кудряшкам. —
Наутро пришло известие от Лабиена. Амбиориг наконец договорился со свевами, живущими по ту сторону Рейна. Треверы опять подняли головы.
— Гиртий, я хочу, чтобы ты и Трог продолжили собрание, — сказал Цезарь, протягивая шкатулку с лентой, символом его полномочий, Трасиллу, который упаковывал его снаряжение. — Мои четыре легиона дошли до эдуев, и я послал гонца с приказом идти к сенонам. Этих задир следует припугнуть. Я иду туда же, с двенадцатым и десятым.
— А что будет с Самаробривой?
— Требоний с восьмым останется в ней. Но собрание, пожалуй, разумнее куда-нибудь перенести, чтобы не искушать наших друзей карнутов. Переведи делегатов в Лютецию, к паризиям. Это остров, его легко защитить. Продолжай убеждать галлов в выгодности дружбы с нами. И возьми с собой пятый легион для охраны. С Силаном и Антистием во главе.
— Будет большая война?
— Надеюсь, что пока нет. Нам нужно время, чтобы вывести из новых легионов несколько неопытных когорт и ввести туда моих ветеранов. — Он усмехнулся. — Если припомнить слова Верцингеторига, можно сказать, что я начинаю блефовать по-крупному. Хотя сомневаюсь, что длинноволосые воспримут это именно так.
Время поджимало, а ему еще надо было проститься с Рианнон. Он нашел ее в гостиной, и не одну, а с Верцингеторигом, о котором только что вспоминал. О богиня Фортуна, ты, как всегда, благосклонна ко мне!
Незамеченный, он постоял на пороге, пользуясь возможностью как следует рассмотреть своего недавнего оппонента. О его высоком ранге свидетельствовали многочисленные золотые обручи и браслеты, размер сапфира в застежке плаща, а также пояс и перевязь, усыпанная камнями помельче. Цезаря удивило, что арверн гладко выбрит, ибо кельты обычно не брились. Почти белые, смоченные известью волосы были уложены на манер львиной гривы и обрамляли костистое, мертвенно-бледное лицо. Черные брови, ресницы — да, он не походил на других! Худосочен — значит, живет на нервах. Атавизм. И очень опасный.
Лицо Рианнон просияло, но тут же померкло, когда она увидела кожаную кирасу.
— Цезарь, куда ты собрался?
— Встретить мои новые легионы, — ответил он, протягивая гостю руку.
Тот поднялся, продемонстрировав свой немалый рост, впрочем обычный для кельта. В синих глазах мелькнула опаска.
— Ну-ну! — добродушно воскликнул Цезарь. — Ты не умрешь, если дотронешься до меня!
Верцингеториг в ответ протянул длинную тонкую ладонь. Они обменялись рукопожатиями, крепкими, но благоразумно короткими.
Цезарь вопросительно взглянул на Рианнон.
— Вы знакомы?
— Верцингеториг — мой двоюродный брат, — сдерживая дыхание, пояснила она. — Наши матери — сестры. Арверны. Разве я тебе не говорила? Я хотела сказать. Их обеих взяли в жены цари. Мою мать — Оргеториг, а его — царь Кельтилл.
— Понятно, — вежливо кивнул Цезарь. — Я бы сказал, Кельтилл пытался стать царем, но у него это не получилось. Именно потому его и убили, не так ли, Верцингеториг?
— Да, Цезарь, убили. Ты хорошо говоришь на моем языке.
— Моя нянька Кардикса была из арвернов. А мой наставник, Марк Антоний Гнифон, был наполовину саллувий. А в инсуле, принадлежащей моей матери, наверху проживали эдуи. Можно сказать, я рос среди галлов, запоминая их речь.
— Значит, первые два года ты нас дурачил. Говорил через переводчика.
— Будь справедлив! Я не знаю германских наречий, а ведь большую часть моего первого года здесь я пытался договориться с Ариовистом. И потом, я не очень хорошо понимал секванов. Потребовалось время, чтобы освоить языки белгов, хотя язык друидов мне дался легко.