По воле судьбы
Шрифт:
— Ты не таков, каким кажешься, — сказал Верцингеториг, снова усаживаясь.
— А разве все люди открытые, как на ладони? — спросил Цезарь.
Он тоже решил сесть. Несколько минут беседы с этим строптивцем могли быть полезны.
— Возможно, и нет, Цезарь. Что ты думаешь обо мне?
— Молод, горяч, отважен, умен. Только не дипломатичен. Не было надобности смущать своих старейшин на таком важном собрании.
— Кто-то должен был высказать главное! Иначе все сидели бы и молчали, как ученики в школе друидов. Я многих задел, — удовлетворенно сказал Верцингеториг.
Цезарь медленно покачал головой.
— Да, действительно. Но с какими намерениями?
— Ты предлагаешь мне вести мой народ к вечному рабству?
— Нет, я предлагаю тебе вести его к миру и процветанию.
Верцингеториг подался вперед, глаза его и сапфир на застежке блеснули.
— И я поведу его, Цезарь! Но не к рабству. К свободе. К прежней жизни, к героям, к царям. Ибо вы не нужны нам! Верным в твоих вчерашних словах было только одно: мы, галлы, должны стать единым народом. Я могу этого добиться. И я добьюсь! Мы переживем тебя, Цезарь! Мы выгоним тебя и всех, кто попытается сунуться сюда после тебя. Я говорил правду, когда сказал, что Рим пришлет дурака вместо тебя. У демократов всегда так: они предлагают безмозглым идиотам выбор кандидатов, а потом удивляются, почему выбраны одни дураки. Народу нужен царь, а не люди, которые каждый раз меняются по чьему-то желанию. То одна группа выгадывает, то другая, но весь народ — никогда. Царь — вот единственный ответ.
— Цари для нас ушли в прошлое.
Верцингеториг вдруг хихикнул.
— И это мне говорит римский царь! Ты ведь царь, Цезарь! Это видно по тому, как ты ходишь, как говоришь, как смотришь, как относишься к людям. Ты — Александр Великий, ненароком поставленный дурнями над собой. После тебя все обратится в прах.
— Нет, — возразил Цезарь, позволив себе улыбнуться. — Я вовсе не Александр. Я лишь фигура, что-то значащая для Рима. Фигура крупная, возможно, крупнее всех, что были. Но все равно Рим больше меня. Когда Александр Великий умер, Македония пала. Его страна умерла вместе с ним. И не только страна. Он отрекся от своих греческих корней и создал империю, потому что мыслил как царь. Он делал, что хотел, и шел, куда хотел. Он действовал как царь, Верцингеториг! Он отождествлял себя с идеей величия сколоченного им государства. Но чтобы эта идея работала, ему надо было жить вечно. А я — слуга Рима, и только. И когда я умру, Рим породит мне замену. Я сделаю Рим богаче, сильнее, могущественнее, но кто-то непременно улучшит мои достижения. Почему? Потому что у нас на каждого дурака приходится по умному человеку. Это замечательная статистика. Гораздо лучше, чем у царских династий. Там на одного достойного правителя приходится дюжина полных ничтожеств.
Верцингеториг ничего не сказал. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— Ты не убедил меня, — наконец проговорил он.
Цезарь встал.
— Тогда будем надеяться, Верцингеториг, что нам никогда не придется выяснять отношения на поле боя. Ибо если мы встретимся там, от тебя ничего не останется. — Голос его неожиданно потеплел. — Будь со мной, а не против меня! Мы поладим.
— Нет, — ответил Верцингеториг, не открывая глаз.
Цезарь покинул гостиную и пошел к Авлу Гиртию.
— Рианнон подбрасывает мне сюрприз за сюрпризом. Молодой Верцингеториг, оказывается,
— Значит ли это, что она тоже должна поехать в Лютецию?
— Конечно. Ей ведь приятно видеться с братом. Не препятствуй их встречам.
Маленькое некрасивое личико Гиртия сморщилось, карие глаза приняли умоляющее выражение.
— По правде говоря, Цезарь, я не думаю, что она способна тебя предать. Она души в тебе не чает.
— Я знаю. Но она женщина. Она много болтает, делает глупости у меня за спиной. Пишет Сервилии. Глупее поступка нельзя и придумать! Пока меня нет, не говори ей ничего лишнего, Гиртий!
Как и все посвященные в это дельце, Гиртий умирал от желания знать, что ответила рыжеволосой Сервилия, но Цезарь сам вскрыл письмо, а потом запечатал печаткой Квинта Цицерона, чтобы никто больше не мог прочитать.
Завидев Цезаря с шестью легионами, сеноны сдались без боя. Они выделили заложников и немедля отправили делегатов в Лютецию, где галлы под не слишком бдительным присмотром Авла Гиртия ссорились, дрались, пили и веселились. Кроме того, эти несостоявшиеся мятежники послали отчаянное предостережение карнутам, ужасно напуганные грозным видом новых когорт — в блестящих доспехах и с баллистами самой последней модели. Эдуи просили Цезаря за сенонов, ремы — за карнутов.
— Ладно, — сказал он Котию и Доригу. — Я буду к ним снисходителен. Тем более что мечи еще не были обнажены. Я очень хотел бы поверить, что они говорят то, что думают. Но я им не верю.
— Цезарь, им нужно время, — не сдавался царь ремов Дориг. — Они как дети, которым раньше все дозволялось и от которых вдруг стали требовать послушания.
— Они и впрямь дети, — кивнул Цезарь с усмешкой.
— Это метафора, — с достоинством отозвался Дориг.
— Сейчас нам не до метафор. Однако я тебя понял. Но кем бы их ни считать, друзья мои, их будущее благополучие зависит от того, будут ли они соблюдать подписанные договоры. Это особенно относится к сенонам и карнутам. Треверов я считаю безнадежными. Их надо подчинять силой. Но кельты из центральной Длинноволосой Галлии достаточно умны, чтобы понять значение договоров и правила поведения, которые они диктуют. Мне не хотелось бы казнить людей, таких как Аккон у сенонов или Гутруат у карнутов, — но если они предадут меня, я это сделаю. Не сомневайтесь, я это сделаю!
— Они не предадут тебя, Цезарь, — заверил эдуйский царь Котий. — Как ты сказал, они кельты, а не белги.
Цезарь вскинул руку, чтобы раздраженно взъерошить волосы, но передумал и лишь провел пальцами по щеке. Обладателям редких волос не стоит тревожить прическу без дела. Он вздохнул, сел и вновь глянул на галлов.
— Вы думаете, я не знаю, что каждое наказание рассматривается как тяжелая нога Рима, попирающая права галлов? Я выбиваюсь из сил, стараясь заключить с ними мир, а в ответ меня обманывают, предают, презирают. Метафора с детьми как раз к месту, Дориг. — Он глубоко вздохнул. — Предупреждаю вас обоих, потому что вы решились просить за другие племена. Если эти новые соглашения не будут соблюдены, я обрушу на клятвопреступников все свои силы. Это измена — нарушать торжественные обещания, скрепленные клятвой! И если римские граждане будут убиты, я казню виновных, как Рим казнит всех предателей-неграждан и убийц, — я выпорю их и обезглавлю. Речь идет не о простых людях. Я казню вождей племен, будь это предательство или убийство. Ясно?