По замкнутому кругу
Шрифт:
ЛУИЗА ВЕЙЗЕЛЬ
Невшатель
Бульвар Шатель-Сен-Дени, № 17
Шеруа, Вилла «Мон Репо»
Яркие этикетки на боках чемодана свидетельствовали о том, что деятельность Луизы Вейзель связана с частыми и разнообразными поездками по городам Европы.
Состояние вынужденного безделья для Никитина было непривычным. В то же время он пытался сосредоточиться на обстоятельствах дела. Луиза Вейзель приковывала к себе его внимание.
Стараясь
Поймав на себе чужой пристальный взгляд, она повернулась спиной. Мысленно выругав себя за неловкость, Никитин спустился вниз и вышел в коридор.
Поезд вырвался на прямой рельсовый путь и прибавил скорость. За окном мелькнули огни полустанка.
Облизнув пересохшие губы, Никитин направился в буфет, расположенный в соседнем вагоне, выпил бутылку пива и уже возвращался обратно, когда в крытом межвагонном переходе встретился с Луизой Вейзель. На подходе к станции машинист резко затормозил, и силой инерции женщину швырнуло в объятия майора. Подхватив Вейзель под руку, Никитин поддержал ее. Женщина произнесла несколько слов благодарности.
— Признаться, я думал, что вы немка! — сказал по-французски Никитин. — Ваш клермонферранский акцент выдает истую француженку.
— Вы не ошиблись, я из-под Лиможа. Вы русский? — спросила она.
— Русский. Разрешите проводить вас?
— О да, пожалуйста! — сказала она и, открыв дверь в тамбур, прошла вперед.
В буфете было безлюдно. Они сели за столик у окна и заказали кофе с миндальным пирожным.
Беседа текла легко и по-французски непринужденно.
— Скверный кофе! — Она отхлебнула из чашки и, рассмеявшись, добавила: — Не обижайтесь. В поездах почему-то всегда скверный кофе. На дороге Цюрих — Лозанна стюард разносит кофе в термосах. Это… ужасни, — сказала она по-русски, — напиток. Вы спрашиваете, что мне понравилось в России? Не все… — И повторила: — Не все, но многое меня взволновало. Мне кажется, что у вас в России дышится легче, свободнее. Я увидела и узнала новых людей, людей большой и благородной цели. Это очень важно, когда у человека есть цель, не ограниченная узким личным горизонтом, маленькими страстями фрондирующего обывателя. Города, поднявшиеся из руин и пепла, бой за хлеб на бескрайних степях Сибири, женщина, бросившаяся под поезд, чтобы столкнуть с рельсов чужого ребенка — это все пути одинаково большой цели, большого русского сердца! Я буду писать правду. О, я много должна рассказать моим читателям! А вдруг не сумею? — с тревогой спросила она и дружески положила свою тонкую руку на кисть его руки.
— Я верю вам, — искренне ответил Никитин.
— Спа-сии-бо, — произнесла она раздельно по-русски и, улыбнувшись своим, каким-то далеким мыслям, сказала: — Я тоже была человеком цели, потом… потом тихое теплое гнездышко. Я обленилась, замкнулась в маленьком эгоистическом мирке… Мой дом, моя машина, моя клумба… Мой, моя, мое… Я приобрела не много, но многое потеряла, самое главное — совесть, гнев, обращенный внутрь себя, эту чудесную силу движения. — Некоторое
Человек может быть пьян,
Пьян без вина — от злости,
Расчесывая в душе бурьян
Гребешком из слоновой кости!
Посмотрев испытующе в его глаза, почему-то по-русски Вейзель спросила:
— Ви пони-мает?
Рука ее скользнула на шею, она потянула и привычным жестом перебрала, точно четки, тонкую нитку гранатов, на которой Никитин увидел небольшой католический крестик старинной работы.
— Я понял, — также по-русски ответил Никитин, подумав с внутренней улыбкой: «А гребешок-то все-таки из слоновой кости!»
Уже возвращаясь к себе в вагон, Вейзель спросила:
— Как вы могли уловить мое клермонферранское произношение?
— У меня был друг — французский летчик из авиаполка «Нормандия», его звали Жан-Поль Руа, он родился в Клермон-Ферране. Это был памятный сорок четвертый год, мы с боями форсировали Неман.
— Где же теперь Жан-Поль Руа? Вы поддерживаете с ним связь? — оживилась Вейзель.
— Руа возглавил гражданский протест патриотов Франции против грязной войны во Вьетнаме и был предательски убит выстрелом в спину…
Вейзель остановилась у окна. Мимо летели рваные клочья облаков, крутые откосы, черные контуры леса, легкие кружева перелесков, светлые пятна полей. Она стояла молча, и губы ее беззвучно шевелились.
— Вас огорчила смерть Руа? — спросил Никитин.
Она молча кивнула головой.
— Меня тоже, но… «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях…»
— Кто это сказал? — повернувшись к нему, быстро спросила Вейзель.
— Долорес Ибаррури.
Наступило продолжительное молчание. Стараясь не нарушить тишины, он осторожно отодвинул дверь и вошел в купе. Спустя несколько минут Луиза Вейзель, поднявшись на ступеньку лестницы, взяла блокнот, карандаш, вышла из купе и закрыла за собой дверь.
Никитин зажег свет, раскрыл журнал и присел на лесенку. Глядя меж строк, он думал о Луизе Вейзель. Его впечатления были сложны и противоречивы. Прошло много времени, когда, резко отодвинув дверь, его позвала Луиза Вейзель.
— Мосье! Простите, я даже не спросила ваше имя…
— Федор Никитин.
— Федор Ни-ки-тин, — повторила она, сделав ударение на последнем слоге, — я хочу прочесть вам эти стихи. Холодно, прошу вас, дайте мою куртку.
Никитин снял с вешалки спортивную на «молнии» куртку и, набросив на ее плечи, заметил у кармана ленточку Французского почетного легиона.
Сдерживая силу звука, темпераментно и в то же время лирически напевно Вейзель прочла:
Кружевом белым,
Подвенечной фатою
Стелется облако за окном…
Я не знаю,
Что стало со мною,
Снова юность
Мне машет крылом;
Словно в волосы
Мне вплетают
Померанцевый
Нежный цвет,
Словно с песнями
Провожают,
Бросив под ноги
Горсть монет…
Она перевела на Никитина быстрый пытливый взгляд и гневно, в новом широком ритме, продолжала читать: