По зову сердца
Шрифт:
– От самогонки желудку вреда не будет. – И Штырь протянул Фомичу кружку. – Пей!
Гребенюк, перекрестившись, хлебнул глоток, поперхнулся и закатился надрывным кашлем. – Благодарствую, ваше благородие. Не могу, – еле переводя дух, простонал он. – Нутро не приемлет.
– Не, так не пойдет. Если ты, старик, за освобождение России от большевиков, то, вопреки всяким хворям, должен выпить до дна. Пей! Иначе за шею вылью, – гоготал Штырь.
Но тут Мурза подскочил к Гребенюку и, незаметно от Штыря, подмигнул ему, что означало: «немножко»,
– Пей, старина, за успех в наших делах! – А после все, что осталось, залпом выпил сам и пустую кружку повесил на бутылку Штыря.
– Хай Гитлер! – гаркнул Штырь и, не ожидая ответа, скрылся за дверью.
– А этот как попал? – Гребенюк продолжал свой план.
– Этот, дед, добровольно.
– Так что, у вас все добровольцы?
– Ты меня, старик, в одну кучу с ним не вали, – обиделся Мурза.
– А не задумывался ли ты, Лев, над тем, что вот кончится война и ты будешь болтаться на чужбине как неприкаянный – без роду, без племени?..
Мурза нахмурился и отошел от Гребенюка в сторону. Молча прислонился к забору. Вскоре вышел Штырь, сопровождаемый хозяином, и с крыльца скомандовал:
– Гайдамаки! По коням! – и сам сел за возницу.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Выбравшись из грязи деревенской улицы на полевую дорогу, Сонька пошла ходчее, а под гору даже затрусила.
– Ваше благородие! Тише! – кричал Гребенюк, боясь, как бы на ухабе воз не завалился. Но Штырь, свалившись на бок, крепко спал. Подошедший Мурза, брезгливо посмотрев на старшего, вытащил из-под него вожжи и стеганул кобылу.
Только въехали в лес, как Мурза вдруг круто завернул в чащобу.
– Куда? – в один голос закричали и дед и Юра и тут же пустились наперерез, через ельник. Выскочили прямо перед мордой лошади!
– Стой! – Гребенюк остановил Соньку и удивленно смотрел на Мурзу, который зачем-то торопливо обворачивал мешком верхнюю часть дула винтовки. Его глаза горели решимостью.
– Дед, отведи паренька, – прохрипел он. Но никто не тронулся с места. – Да понимаешь ли ты? Отведи! По-человечески прошу, – дрожал его голос. Гребенюк понял, что должно свершиться что-то жуткое, но нужное, и увлек Юру подальше от этого места. Только они вышли к дороге, как там, сзади, раздался странный хлопок, похожий на выстрел за стенкой, затем сдавленный стон и снова такой же хлопок.
– Дедушка! Что это? – трясся Юра.
– Не знаю, Юра. Пойду посмотрю. А ты, на всякий случай, спрячься. – Гребенюк показал на густой ельник. – Черт его знает, что он за человек? Чужая душа – потемки. – Но Юра обхватил старика и не отпустил от себя.
«Раз убил своего, так и нас кокнуть может», – думал Юра и решил бежать. Совсем другое думал Гребенюк. В поступке Мурзы он видел не преступление, а обновление души человеческой и искренне хотел ему помочь. Но это злое время научило его быть осторожным, и с голыми руками он не решился идти к подводе. Подняв здоровенную палку, Фомич пошел было, но его удержал
– Наган? – удивился старик. Но расспрашивать не стал, откуда он у Юры. Когда Гребенюк раздвинул ветки последней ели, почти перед носом блеснул ствол винтовки.
– А, это ты? – шумно выдохнул Мурза и опустил ружье. – Все! Веди, старик! – и в этом прозвучало – и радость души и торжество освобождения.
– Вести? Куда? – лицо Гребенюка выражало скорее растерянность, чем радость.
– Как куда? К твоим партизанам.
– К партизанам? – повторил Фомич и удрученно ответил: – Если б я знал…
Лицо Мурзы вдруг болезненно сморщилось, волосы упали на лоб, скулы вздулись, и из груди вырвался вздох, похожий на стон:
– Что ты сделал, старик?.. Веря тебе, я убил человека. А выходит, себя предал… – Мурза заметался – то он хватался за винтовку и бросал злобный взгляд на Фомича, то порывался уйти, вслепую тыкаясь лицом в колючие ветви елей, то, схвативши лоб пятерней, застывал на месте и, наконец, в изнеможении шагнул к Гребенюку. – Что же делать, старина? Подскажи, что?
Иван Фомич по-отцовски обхватил его:
– Успокойся. Возьми себя в руки и держись молодцом. Все будет как надо.
– Как надо? – Мурза недоверчиво глядел на него.
– Дорогой мой Лев, – Гребенюк хлопал его по плечу. – Да это ж лес, лес советский! И там дальше тоже наш лес. Поэтому, не медля, надо засветло, глушью добраться до днепровских лесов. Там глухомань, и наверняка партизан найдем. – И Фомич позвал Юру. – Постой здесь с Сонькой, а мы пойдем посмотрим, куда сворачивать. – Юра безропотно согласился, так как понял то важное, что произошло, и оно породило у него доверие к этому чужому человеку.
За четыре часа, объехав посадкой деревню на бугре, путники перебрались в долгожданный лес. Ища на ночь безопасного пристанища, двинулись малоезженной дорогой. Пожалуй, это была не дорога, а скорее тропа, тянувшаяся между болот, которая и вывела их к островку, густо заросшему ельником и можжевельником. Здесь, под ветвями старой ели, и обосновались на ночлег.
Всю эту промозглую осеннюю ночь Гребенюк и Мурза не сомкнули глаз. Лишь Юра, замаявшийся за день и продрогший, тихо посапывал под мешками и чехлами в малахае Фомича на постели, устроенной из еловых лапок.
Чувствуя по себе, как устал Мурза, Иван Фомич несколько раз предлагал ему:
– Иди, притулись к Юре и вздремни чуток.
Но тот твердил одно: надо скорее пробраться в деревню на бугре и разузнать там о партизанах.
– Уж если идти, так только мне, – возразил Гребенюк.
Перед зарей Фомич поднялся, подпоясался веревкой и, засунув за нее топор, отправился в дорогу. Лес еще спал, лишь беспокойная синичка, порхая с ветки на ветку, попискивала, да где-то поодаль чуть слышно что-то позванивало – цзинь, цзинь… «И что бы это могло быть? – приложил старик ладонь к уху, постоял прислушиваясь и осторожно двинулся на этот непонятный звук.