Победа. Том 1
Шрифт:
Девицы с улыбкой слушали Подольцева. Очевидно, они говорили или по крайней мере понимали по-русски.
– Здравствуйте. Моя фамилия Воронов, - сказал он тоже по-русски. Журнал "Внешняя политика". Москва.
– Здравствуйте, - почти одновременно ответили две девицы. Третья смотрела на Воронова с доброжелательной улыбкой, но, видимо, ничего не понимала.
Две девушки стали быстро, в четыре руки, перебирать картотеку, стоявшую перед ними в нескольких длинных, поблескивающих светло-коричневым лаком ящиках. Их тонкие пальцы с остренькими
– Тебе повезло!– добродушно усмехнулся Подольцев.– Три дня назад я простоял тут не меньше полутора часов...
Одна из девиц вынула карточку и, торжествующе приподняв ее, прочла вслух:
– Господин Воронов. Микаил, - она сделала ударение на первом слоге. Журнал...– она немного замялась и закончила по-английски: - "Foreign Policy".– Затем она негромко сказала что-то по-фински парню в джинсах. Тот встрепенулся и указал Воронову на один из пустых стульев.
Съемка заняла мгновение. Фотограф щелкнул затвором, вытянул из аппарата темный квадратик и несколько секунд держал его перед собой. Подойдя ближе, Воронов наблюдал, как на темном фоне постепенно проступала его цветная физиономия. Наконец фотограф сказал:
"О'кэй" - и протянул фото одной из девушек. Та всунула его в щель "компостера". Раздался щелчок, потом послышалось легкое шуршание, словно невидимый валик обкатывал что-то. Прошло не более минуты, и глянцевитый пропуск - небольшой квадратик, как бы впаянный в целлулоид, - лежал на столе. На пропуске значились фамилия Воронова и название страны, откуда он приехал. Справа красовалась его цветная фотография.
– Где вы живете, господин Воронов?– спросила девушка по-русски, но с сильным акцентом.– Пароход "Микаил Калинин"?
– Нет, - ответил Воронов, - гостиница "Теле", комната 425.
Девушка сделала запись на карточке Воронова и полошила ее обратно в ящик.
– Спасибо, девушки. Гарантирую, что это последний русский, которого я к вам привожу, - сказал Подольцев.
Они отошли в сторону.
– Теперь ты обрел все права человека, - с иронической усмешкой сказал Подольцев, имея в виду бесконечные споры на эту тему, которые велись в Женеве во время подготовки хельсинкского Совещания.– А я могу заняться своими делами. В "Финляндии-тало" ты, конечно, уже побывал?
– Где?
– О господи! Во Дворце Конгрессов, а по-фински "Финляндия-тало". Это в парке Хесперия, на берегу озера или заливчика, что ли. Чудо! Лестницы из белого мрамора, стены из черного гранита! Кстати, там же во флигеле и пресс-центр.
– А разве не здесь?
– В дни Совещания будет там. Вся техника там - телефоны, телетайпы, телемониторы...
– Почему же все толкутся здесь?
– До Совещания пресс-центр здесь, я же тебе объясняю. А толкутся, потому что ждут...
– Чего?
– Сообщения, когда прибывает советская делегация, вот чего! Если будет подтверждение, значит,
– У них есть сомнения на этот счет?
– У западников-то? Они же не первый год сомневаются. Сразу не перестроишься, - пожал плечами Подольцев.– Так идешь в "Тало"?
– Пойду завтра, впереди целый день, - ответил Воронов.– Сейчас вернусь в гостиницу. Посижу подумаю...
– Ясно! Вам, высоколобым обозревателям, нужны не факты, а идеи. Так? А мы - репортеры, "черная кость" - носимся высунув язык, чтобы... как это у Симонова?..
"Чтобы между прочим был фитиль всем прочим..." Ладно, до встречи!
Они вышли в холл. Подольцев нырнул в бурлящую толпу и мгновенно исчез в ней.
Воронов прикрепил карточку к лацкану пиджака. Теперь он принадлежал к журналистской братии, до предела заполнившей холл и примыкавшие к нему коридоры гостиницы "Мареки", и уже не ощущал того отчуждения, которое почувствовал, войдя сюда впервые. Шел восьмой час вечера. Снова оказавшись в колышущейся, бурлящей, окутанной табачным дымом толпе, Воронов надеялся увидеть кого-нибудь из знакомых. Мелькнули лица собственных корреспондентов "Правды", "Труда", но вообще-то советских журналистов здесь, по-видимому, сейчас не было.
Очевидно, все они уже давно покончили с формальностями и или пребывали теперь на теплоходе, или осаждали финских и других политических деятелей просьбами об интервью.
Уже никуда не торопясь, Воронов вглядывался в мелькавшие перед ним лица финнов, американцев, англичан, немцев, поляков, чехов, болгар, по обрывкам фраз определяя их национальную принадлежность. Некоторые журналисты были смутно знакомы Воронову - он наверняка встречался с ними на совещаниях, "симпозиумах", за "круглыми столами". Иногда кто-то называл его фамилию и приветственно махал ему рукой над головами других людей.
Не спеша пробираясь к выходу, Воронов решил, что вернется в гостиницу и подумает о плане первой статьи, которую ему предстоит написать.
Подольцев был отчасти прав. Отправлять оперативные корреспонденции Воронов не собирался. Броские детали, первые зрительные впечатления, внешний вид дворца и зала, где будет происходить Совещание, подробности приезда делегаций - все это наверняка тотчас будет "расстреляно" корреспондентами ТАСС и ежедневных газет. Совсем обойтись без таких деталей, вероятно, нельзя, по главное должно включаться в другом.
Ведь уже в те годы, когда Совещание было только целью, достижение которой - это понимали все - требовало немалых усилий, в газетах и журналах публиковалось великое множество материалов на тему "Хельсинки".
Его, Воронова, статья не может, не должна быть повторением пройденного. Редакция ждет от своего обозревателя совсем другого: глубокого осмысления того поистине уникального события, которому послезавтра предстоит начаться здесь, в Хельсинки, его места в истории послевоенных международных отношений.