Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года
Шрифт:
Любопытно, почти все мемуаристы свидетельствуют о редкостном лицемерии Александра Павловича. Но Алексей Андреевич в этом ему едва ли уступал. Здесь уже ни к чему свидетели (они, как известно, в большинстве своём графа недолюбливали, поэтому на их объективность рассчитывать не приходится), здесь – слово ему самому, точнее, его дневниковым записям [46] : «Сентября 6-го. В сей день, 1809 года, Государь Император Александр I изволил прислать к графу Аракчееву, по случаю мира со Швециею, с флигель-адъютантом, орден Св. Апостола Андрея Первозванного, тот самый, который изволил носить, при рескрипте Своём; оный орден упросил граф Аракчеев, того же числа в вечеру, взять обратно, что Государем Императором милостиво исполнено…» «Декабря 12-го, 1815
Действительно, без лести предан! Другие за орден, за звание душу продать готовы, а он… И Александр, недоверчивый, коварный Александр – верил. Только в самом конце жизни… Впрочем, об этом расскажу, когда придёт время.
А пока ещё дневниковая запись (в ней – явное проявление мании величия): «Июня 17-го дня, 1812 года, в городе Свенцянах призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с оного числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора».
Ну, насчёт того, что вся Французская война шла через руки Аракчеева, вполне можно язвительно иронизировать. А вот то, что всё, связанное с военными поселениями, шло через всесильного фаворита, не поспоришь. Александр Павлович, человек, в общем-то, доверчивостью не страдавший, доверял Аракчееву абсолютно. Да и как усомниться, как не поверить таким вот искренним словам любви? «Позвольте, всемилостивый Государь, и мне сказать с прямою откровенностию, что любовь и преданность моя к Вашему Величеству превышали в чувствах моих всё на свете, что желания мои не имели другой цели, как только заслужить одну Вашу доверенность, не для того, чтобы употребить её к приобретению себе наград и доходов, а для доведения до Высочайшего сведения Вашего о несчастьях, тяготах и известных всей России обидах в любезном Отечестве».
И доводил. Всегда (разумеется, когда сам считал нужным и себе, любимому, полезным). Так, 13 июля 1825 года (Александру остаётся жить пять месяцев и шесть дней) Аракчеев известил монарха о желании унтер-офицера третьего украинского уланского полка Ивана Шервуда доложить о готовящемся заговоре против государя…
Книжечке «Собственноручные рескрипты покойного Государя Императора, Отца и благодетеля Александра I к его подданному графу Аракчееву с 1796 до кончины Его Величества, последовавшей в 1825 году» как-то не уделяют особого внимания. А она того стоит. Великий князь Николай Михайлович, выдающийся российский историк, блестящий знаток Александровской эпохи, осторожно заметил об этом аракчеевском предприятии, что «очевидно, начато при жизни Александра I и закончено после его кончины». Можно предположить: хитроумный «Змей» рассчитал так: если Александр будет жить и отречётся – книжечка ему подарок; если погибнет от рук бунтовщиков – Аракчееву оправдание. Из неё же видно: он – всего лишь помощник царя, верный исполнитель его воли, а вовсе не всесильный правитель империи, как почему-то (!) принято считать.
Главный раздел книжки – рескрипты о военных поселениях. В нём неоспоримые доказательства, что автор проекта вовсе не Аракчеев, а сам Александр, что начиналось устройство военных поселений вовсе не в послевоенные времена, когда граф был всемогущ, а ещё в 1810 году, когда он пребывал в отставке. А потом… что ж, он и не скрывал, что был беспрекословным и непреклонным исполнителем царской воли. Но за это и спрос другой.
Издание такой книжечки – дело малопочтенное, нечто вроде предательства. Но это – с одной стороны. С другой – Аракчеев всего лишь попытался обнародовать правду. Император ведь и в самом деле был не только инициатором создания военных поселений, но, несмотря ни на что, полагал, что именно в них вчерашние крепостные без кровавых потрясений постепенно преобразуются в «вольных хлебопашцев». Потому и поручил разработать
Поразительно не только то, что будущие декабристы и их антипод Аракчеев одновременно разрабатывают реальные планы освобождения крестьян. Правда, он предлагает путь тихий, мирный, длительный, с политическими потрясениями не связанный. Поразительно, что и те, и другой делают это под плотным покровом тайны.
А ведь находились люди, которые делали то же самое открыто. Это адмирал Николай Семёнович Мордвинов, тот самый, что (единственный из членов Следственной комиссии!) не подпишет суровый приговор декабристам. Это и легендарный герой суворовских походов и Отечественной войны Михаил Андреевич Милорадович, которого застрелит на Сенатской площади декабрист Каховский. Если Мордвинов сам работал над запиской императору, то Милорадович вполне отдавал себе отчёт, что в вопросах экономики и права не силён, потому поручил подготовить записку «Нечто о крепостном состоянии» одному из талантливейших экономистов своего времени Николаю Ивановичу Тургеневу.
Кстати, Тургенев – едва ли не самая горькая утрата императора Александра (если верить, что он действительно хотел освободить крестьян). Тургенев не мог быть спокоен, пока «Россия с горестью взирает на несколько миллионов сынов своих, которые не имеют даже и прав человеческих», но он был категорически против преобразований революционных, считал, что «постепенные и мирные происшествия имеют действия более благодетельные, нежели мгновенные перевороты». Более того, был уверен: пока не закончится процесс освобождения крестьян, нельзя допускать ослабления самодержавной власти. Как полезен был бы императору такой помощник… Но Александр, внешне вполне доброжелательно принимая разные программы решения крестьянского вопроса, продолжал обещать и ничего не делал. Именно это заставило Николая Ивановича Тургенева в конце концов вступить в тайное общество и стать одним из его вождей.
Из письма архимандрита Фотия архимандриту Герасиму в Москву: «Знай, что ангел святый Божий есть Государь наш… праведник наш царь… армия диавола паде, ересей и расколов язык онемел; общества все богопротивные, яко же ад, сокрушились… Молись о А. А. Аракчееве. Он явился раб Божий за св. Церковь и веру, яко Георгий Победоносец. Спаси его Господь».
Написано это было 29 апреля 1824 года. До декабрьского восстания оставался год, семь месяцев и пятнадцать дней.
10 сентября 1825 года дворовые Аракчеева в имении Грузино Новгородской губернии, не выдержав чудовищных издевательств, убили любовницу и домоправительницу графа Настасью Минкину.
А 22 сентября в Таганроге Александр получает письмо, написанное 11 сентября: «Случившееся со мною несчастие потерянием верного друга, жившего у меня в доме двадцать пять лет, здоровье и рассудок мой так расстроило и ослабило, что я одной смерти себе желаю и ищу, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься. Прощай, батюшка, помни бывшего тебе слугу; друга моего зарезали ночью дворовые люди, и я не знаю ещё, куда осиротевшую свою голову преклоню: но отсюда уеду».
Тон письма, как и сам поступок, выходил за рамки принятого в отношении императора поведения.
Император не только простил Аракчеева, но и написал ему: «Ты мне пишешь, что хочешь удалиться из Грузина, но не знаешь, куда ехать. Приезжай ко мне: у тебя нет друга, который тебя бы искреннее любил. Место здесь уединённое…»
Вряд ли Александр Павлович мог допустить, что человек, вернее которого, казалось, и быть не могло, вполне прагматично воспользовался бедой, которая с ним случилась: он не поехал в Таганрог, потому что чувствовал: это опасно. Почему? Просто сработал исключительно развитый у Аракчеева инстинкт самосохранения? Или он что-то знал? Или полагал, что заговорщикам удастся задуманное? Если так, тем большей подлостью было оставить обожаемого монарха без защиты.