Победитель драконов. Дилогия
Шрифт:
Годимир спешился.
— Проходи, проходи, пан рыцарь, — суетился хозяин. — Ясько коней обустроит и седло принесет просушиться, и все снаряжение твое тоже… Да заходи же, не стой под дождем, ясновельможный пан, за что нам только с небес наказание такое?
Молодой человек не спеша отстегнул притороченный к седлу меч, взял его под мышку.
— А это что за гусь? — кивнул он на стоявшего по колено в воде и отхаркивающегося парня.
— А-а, лайдак! — отмахнулся хозяин, а Ясько, руки которого были заняты поводьями Годимировых коней, плюнул под ноги в знак глубочайшего презрения. —
Годимир глянул на «лайдака», но тот гордо отвернулся, изучая затянутое тучами небо, словно был выше мелочных внутрикорчемных свар.
— Эй, приятель, — тихонько окликнул его рыцарь. — Если у тебя плохо с деньгами, могу помочь.
Взгляд мокрого оторвался от созерцания хлябей небесных, и в нем промелькнула заинтересованность.
— Каким же образом?
— Пан рыцарь! — не преминул вмешаться корчмарь, желая напомнить, как следует обращаться к благородному господину.
Но слова его пролетели мимо ушей музыканта.
— Как? — повторил он с нажимом.
— Продай мне свою цистру, — палец Годимира указал на коричневатый, натертый воском бок, даже в пасмурный день лучащийся нежным светом.
Глаза мокрого округлились:
— Продать? Продать… — Он нахмурился и пожевал губами, как бы обдумывая предложение. — Нет. Пожалуй, продать я ее не могу. Дорога как память. А вот сменять — сменяю.
— На что? — оживился рыцарь.
— А вот на эту штуковину, что у тебя под мышкой, пан рыцарь, — шпильман в свою очередь ткнул в край черных кожаных ножен, виднеющихся из-под рогожи, намотанной нарочно от сырости.
— Ах, лайдак! Вот я тебя! — возмутился хозяин корчмы, делая шаг вперед в подтверждение серьезности своих намерений. — Как смеешь?!
— Пузо растрясешь. Куда тебе без помощничков? — и не подумал испугаться шпильман.
Мужик, отличающийся и в самом деле круглым животом, обтянутым давно утратившим первозданную белизну передником, потерял дар речи от возмущения. Он присел и раскинул руки, намереваясь кликнуть подмогу — да хоть того же Яська, — но замер с открытым ртом и выпученными глазами, до такой степени напомнив жабу, что Годимир не сдержал улыбки.
— Ну, чисто печерица [5], пан рыцарь-без-музыки, а? — ухмыльнулся стоявший посреди лужи человек.
— Ясько!!! — прорвало наконец корчмаря, но Годимир движением руки остановил его.
— Меч мне нужен, любезный, — мягко произнес он, делая шаг к берегу лужи. По воде пошла невысокая волна.
— Извини, пан рыцарь, мне моя цистра тоже, — неожиданно грустно ответил шпильман. — Правда, извини.
Он глянул рыцарю в глаза и кривовато улыбнулся, словно и вправду ощущал неловкость от того, что не может помочь. Поправил о плечо упавшую на бровь мокрую прядь. Хлюпнул носом.
— Сильно вымок? — поинтересовался Годимир.
— Как видишь, пан рыцарь. Конечно, купаться я люблю. Только в бане. — Шпильман выбрался из лужи, хлюпая водой в видавших виды чоботах [6].
— На что тебе меч?
— А
— Почем знаешь? — обиженно вскинул голову Годимир. — Я, может, при дворе воеводы Стрешинского… — И смущенно осекся, заметив лукавый огонек в глазах шпильмана.
— Ясно, — тряхнул головой певец. — Пан рыцарь знает толк в поэзии и музыке?
Годимир неопределенно пожал плечами, как бы говоря — я, конечно, не хвалюсь, но…
— Ясно, — повторил шпильман и извиняющимся тоном добавил: — Можно, само собой, поболтать и о поэзии, да только…
Он развел руками, показывая на свое мокрое и грязное платье.
— Это ничего, — успокоил его Годимир. — Пойдем, обсушишься.
Некоторое время музыкант молчал. Какие чувства боролись в его душе, оставалось только догадываться. А потом кивнул:
— Ну, пошли, что ли, греться?
В сопровождении недоумевающего хозяина и шпильмана, истекающего ручейками, Годимир вошел в харчевню. Поклонился вырезанному на липовой доске изображению Господа. Огляделся.
Ничего.
Сносно.
Не хуже и не лучше, чем в других местах.
Два стола из трех были заняты. У стены сидели два взъерошенных мужичка в заляпанной грязью одежде с откинутыми за спины некогда бордовыми, но выцветшими куколями [7]. Поочередно запуская пальцы в горшок, они за обе щеки уписывали нечто с виду очень аппетитное. Похоже, свиную печенку, тушенную в сметане. Еда, можно сказать, королевская!
Ближе к очагу расположились еще четверо. Все угрюмого вида, в черных балахонах до пят, измаранных по подолу рыжей глиной. Эти чинно жевали жаренных на вертеле карасиков. По виду истинные служители Господа, Пресветлого и Всеблагого, если бы не отсутствие тонзур и бело-коричневых, подпоясанных вервием ряс.
— Кто такие? — шепнул Годимир корчмарю, усаживаясь за быстренько протертый стол.
— Иконоборцы, — также шепотом отозвался хозяин. — Лезут из-за леса и лезут.
Рыцарь кивнул. В Хоробровском королевстве, где Годимир родился и провел детство с отрочеством, о секте, выступающей против молитв перед резными изображениями Господа, слышали, но не больше того. Да туда сектанты и не совались — уж очень силен был авторитет иерархов официальной конфессии как среди рыцарства, так и у черни. А вот в землях, раскинувшихся севернее, между реками Словечной, Оресой и берегом моря, об иконоборцах знали не понаслышке. К примеру, в Белянах их воззрения поддерживала едва ли не половина населения, и тамошний каштелян [8], пан Будрыс, ничего худого в том не видел. Значит, теперь и до Заречья добрались…
— Что прикажешь подать, пан рыцарь? — почтительно осведомился хозяин, бросая косой взгляд на примостившегося с краю лавки шпильмана. И прибавил для ясности: — Меня Ясем кличут.
— Они тут все Яси. Других имен не выучили, — буркнул под нос мокрый музыкант, за что был удостоен по меньшей мере ведра ледяного презрения.
— Вино есть?
— Нет, прошу прощения, только пиво.
— Ну, давай пива. А к пиву чего сам удумаешь. На двоих.
— Слушаюсь, пан рыцарь.
Хлопнула дверь. Вошел Ясько с мешком Годимира в руках.