Победитель, или В плену любви

Чедвик Элизабет

Исполненный в равной степени облегчением и беспокойством, он едва обратил внимание на слугу, который провел его вдоль зала к месту среди рыцарей и вассалов, сразу перед возвышением. Место было выделено и для него, и перед ним поставили блюдо с хлебом. Он обменялся обычными шутками со своими непосредственными соседями, сообщая им, кто он и где он бывал, но не сказал о другой причине, побудившей находиться среди них сегодня вечером.

Между вежливой беседой и набиванием рта тушеной свиной солониной, которая оказалась на вкус в десять раз лучше, чем на вид, он оглядел группу на возвышении. В центре его стояло украшенное замысловатой резьбой

кресло с высокой спинкой, которое занимал крепкий мужчина позднего среднего возраста. Томас Стаффорд имел крупные, грубые черты. Его когда-то белокурые волосы стали теперь грязно-желтыми — знак приближающейся старости, но все еще густые, нависающие над бровями, подобно львиной гриве. Тонкие губы прикрывали сильные челюсти, в настоящее время занятые пережевыванием пищи с тщательностью, которая не позволяла беседовать.

Справа от него сидел его сын и наследник, Жерве. Молодой человек был повторением отца, за исключением того, что его волосы были все еще белокурые, а его кожа — более нежная. Что-то напоминало мать Манди в его выражении, хотя ее черты были в целом и более нежные, и более гармоничные. Александр знал обоих Фитц-Парнеллов со времени их случайных посещений Кранвелльского монастыря.

Женщина, как он понял, жена Жерве, — робко выглядящее существо с впалыми изможденными щеками и манерой постоянно прикладывать к губам льняную салфетку. Остальные места на возвышении занимали два священника, вероятно капелланы, и четверо богато одетых людей — вассалы или самые влиятельные рыцари. Александр осмотрел остальную часть зала, его глаза останавливались на различных женщинах, ни одна из них не была той, которую он искал.

Хотя свинина была более чем съедобной, он отодвинул в сторону свое блюдо меньше чем наполовину законченным.

Трапеза близилась к завершению. Стаффорд засиделся за блюдом с орехами и изюмом, и собаки вынюхивали между помостами объедки.

В Лаву для любых просителей было традицией приблизиться к лорду после ужина со своими просьбами. Так же было принято и у отца Александра. Он вспомнил, как сидел на колене своей няни в зале в Вутон Монруа, наблюдая за тем, как отец распоряжается с вялой терпимостью, исходящей от достаточного количества еды и удовлетворенности. Удовлетворенность едой Томас Стаффорд, возможно, и испытывал, но в чертах его лица не проглядывало ни терпимости, ни удовлетворенности.

Преодолевая волнение, Александр поднялся, приблизился к возвышению и отвесил Стаффорду почтительный поклон.

— Мой лорд, мое имя — Александр де Монруа, сын Адама, — сказал он, как положено по этикету. — Мой брат владеет Вутон Монруа и полудюжиной маноров как вассал короля. Я недавно прибыл с войны в районе Узкого Моря и хотел бы поговорить с вами относительно некоторых членов вашего семейства.

Стаффорд прищурился.

— Сомневаюсь, что у вас есть что-нибудь, о чем можно утверждать, что это будет интересным для меня, — ответил он холодно.

Горло Александра внезапно пересохло. Он прокашлялся, но никакого предложения вина не последовало. Стаффорд только смотрел на него враждебными глазами.

Александр прочитал в них свое собственное поражение даже прежде, чем снова заговорил, и все же он знал, что должен попробовать.

Медленно, глубоко вдохнув, он сказал:

— Некоторое время я путешествовал в компании вашей дочери Клеменс, ее мужа, Арнауда де Серизэ, и вашей внучки Манди. С прискорбием должен сообщить…

— У меня нет никакой дочери, — прервал его Стаффорд,

и его лицо начало наливаться краской. — Она умерла в тот день, когда выехала из этих ворот в седле позади безбожного наемника. Я не хочу, чтобы ее имя звучало в этом зале. — Он сделал освобождающий жест. — Прочь с моих глаз.

Александр твердо встретил негодование старого графа, отказываясь опустить глаза, как того наверняка хотел бы Стаффорд. Он не был членом этой семьи и не обязан был повиноваться этому человеку.

— Она была хорошая и нежная леди, — сказал он и постарался произнести это так, чтобы это стало ясно и истинно для каждого человека, сидевшего за высоким столом и за его пределами. — Я появился в ее жизни больным и обедневшим, и она взяла на себя и свое семейство заботы обо мне. Она вела добропорядочную христианскую жизнь, и ее муж, далекий от того, чтобы быть безбожным наемником, придерживался кодекса рыцарской чести. Именно ее смерть при родах сломала его. У вас больше нет дочери, милорд. И я сомневаюсь, что вас будут оплакивать так же глубоко, как ее.

Приступы удушья сопровождали его речь, и те люди, которые не смотрели на него, смотрели на лорда Томаса, чтобы увидеть, что он предпримет. Но Александр не собирался давать Стаффорду преимущество, и, даже видя, как старый мужчина тяжело дышал, он продолжал дальше:

— Я прибыл сюда исходя из моих собственных представлений о том, что есть правда и что есть ложь, прибыл сообщить вам, что ваша дочь и ее муж мертвы. Я прибыл также в поисках вашей внучки — я думал, что она могла бы обратиться к вам за помощью, но, когда я вижу, какой прием она получила бы, я счастлив, что она не с вами. Нет, — он поднял руку, — нет никакой необходимости вызывать охрану. Я ухожу по моей собственной воле.

Он повернулся на пятках, оставил возвышение и пошел с выпрямленной спиной вдоль зала к двери. Он допускал, нет, даже частично ждал, что его остановят, потащат назад и поставят на колени перед лордом Томасом, но никто не окликнул, и никто не попробовал останавливать его.

Снаружи подмораживало, и в воздухе неистово кружили снежинки, колючий ветер дул с востока, настолько острый, что напоминал лезвие ножа, разрезающего кожу, пронизывая Александра до костей. Нельзя продолжать путь сегодня вечером, если не для него, то для его утомленных лошадей.

Александр опустил голову и направился к конюшне. Из соломы получилось достаточно теплое ложе, и это было не в первый раз в его жизни.

В оставленном зале же Томас Фитц-Парнелл вскочил на ноги и молча проследовал в свои личные покои, где закрылся и забаррикадировал дверь против любого вторжения. Гнев кипел подобно кислоте в его животе. Он достал бутылку, налил себе чашу вина и быстро осушил ее. Затем с проклятием швырнул чашу о стену и наблюдал, как она разлетается на сотню осколков.

Даже после всех этих лет боль была слишком сильной для него, чтобы сдержаться. Его дочь, для которой он лелеял такие династические планы, для которой он бросал свою сеть далеко и широко, чтобы поймать в ловушку великолепные брачные предложения, предала свою кровь и сбежала с обычным, хитрым турнирным рыцарем. Скандал сделал лорда Томаса предметом насмешек в течение месяцев и потом еще не раз вспоминался на протяжении всех этих лет.

Ну что же, теперь она мертва, и он может быть доволен. Она не будет больше таскать гордое имя Фитц-Парнеллов через досужие разговоры. И бездельник, который запятнал ее, мертв также и скорее всего, горел в аду.