Победитель получает...
Шрифт:
Минут пять Маша с каким-то, почти материнским, удовольствием слушала тихое жевание и хруст. Похоже от неведомого грызуна не должно было остаться ни ножек, ни рожек — вообще ничего. Но очень скоро всё стихло, и Куся придвинулся поближе. Маша разочарованно вздохнула.
— Он уже кончился? — спросила она шёпотом.
— Да, — Куся тоже вздохнул, но его вздох был удовлетворённым, сытым. — Это же грызун, а не травоед.
— Совсем маленький, наверное, — продолжала беспокоиться Маша.
— Почему маленький? — благодушно удивился Куся. — Взрослый. Старый даже.
— Но сейчас не до этого. Да и ни к чему мне молодые. Мы их для детей и больных ловим, а нам, — важно вещал бывалый и взрослый охотник, — и старые хороши. Молодых надо на развод оставлять, особенно — самок.
— Да я про размер, — пояснила Маша.
— Хороший размер, — одобрил Куся, облизываясь.
— Может, тебе жевалку дать? У меня есть, — гнула своё Маша.
— Да успокойся ты, — глухо отозвался кото-мышь из-под собственного крыла. Судя по его движениям и звукам — на грани слышимости, но всё же уловимым, так как он был близко-близко — касался тёплым боком Машиного бедра, — Куся занялся туалетом.
Вот такой же уютный шорох Маша иногда слышала, когда вылизывался дедушкин Тишка.
— Наелся я, — он замер на секунду и честно признался:
— Объелся даже. Но не оставлять же было. Или… — его мерцающие зеленью глаза испытующе уставились на Машу, — тебе оставить надо было?
— Нет-нет, я такое не ем! — с испугом отказалась она.
— А говорила, что всеядная, — уличил Куся.
— Я сырое мясо не ем.
— Ну-у… сушить нам его негде и некогда. Это только в гнезде можно… — тон Куси понизился, стремительно наливаясь печалью.
— Мне и жевалок хватит, — поспешно прервала его Маша.
— Понравились? — тут же оживился кото-мышь.
— Очень! — честно ответила девушка, прибавив мысленно: с голодухи и за пирожные сойдут!
— Это хорошо… — Куся вернулся к прерванному занятию, вылизываясь с упоением, точь в точь, как сытый кот у печки.
Маша постаралась устроиться поудобнее, свернулась клубком, умостила тяжёлую голову на широкий, обтянутый мшистым бархатом корень, и совершенно неожиданно и незаметно для себя самой провалилась в сон.
Когда она снова открыла глаза, вокруг колыхался серый туман, ещё не успевший налиться рассветной молочностью. Стволы, листья, кусты медленно выплывали из него, проступая размытыми очертаниями.
Тело ожидаемо ныло. Маше с трудом удалось разогнуться, и она принялась растирать шею и плечи. В предрассветной тишине казалось, что каждый шорох далеко разносится по лесу, замершему, утонувшему в тумане и молчании.
Вечерние сумерки в этих местах заканчивались, едва успев начаться, а рассвет подступал, подплывал, пробирался по джунглям долго-долго, словно засыпая на каждом шагу, качаясь на волнах дрёмы. Джунгли отдыхали.
Жизнь кипела в них утром, днём, вечером и ночью, но где-то там, где ночь должна была бы сомкнуться с утром, время останавливалось, наступало безвременье, серое, застывшее, когда
И только сверххищники, родные дети самой смерти, чьи шаги так же бесшумны, как её, дыхание так же холодно, а каждое движение гипнотизирует и парализует волю намеченной жертвы, — только морги выходят на охоту в это время без времени, когда не родились ещё ни звуки, ни цвета…
Но Маша ничего не знала об этом. Её пугала ночь, а предрассветная серость казалась безопасной, вызывала облегчение и дарила надежду, как выплывающий из тумана берег морскому скитальцу.
Она осмотрелась, Куси не было видно, и Маша смутно припомнила какую-то возню у себя под боком, которую ощущала сквозь сон…
Потом увидела лежащую рядом сумку и уже отвела от неё взгляд, чтобы снова тревожно осматриваться в поисках кото-мыша, но сумка выглядела как-то необычно, и Маша вернула внимание к ней — странно раздувшейся, будто бы даже увеличившейся в размерах.
Маша подобралась, присмотрелась: из приоткрытого входа виднелись какие-то пёрышки. Маша протянула руку и тут же отдёрнула, не решаясь прикоснуться. Что-то они ей напоминали… Пёрышки вздрогнули, сумочный бок чуть приподнялся и опустился, там что-то шевелилось и казалось, что цветочки на сумке ожили и покачиваются на ласковом ветерке.
— Куся! — выдохнула Маша.
Из сумки высунулась недовольная мордочка — пёрышки оказались сяжками. Маша уже приготовилась со смирением выслушать ворчание разбуженного товарища, но глаза кото-мыша вдруг широко распахнулись, в их зелёном сиянии вспыхнуло нечто, чего Маша там ещё не видела, — страх.
— Что случилось… — начала она, но Куся задрожал и выдохнул — тихо-тихо:
— Молчи… не двигайся…
Маша замерла. Только глазами искала причину этого страха, покрываясь липкой испариной, понимая отчётливо, что Куся кто угодно — только не трус.
Она не могла даже предположить, что его напугала именно эта предутренняя влажная хмарь и то, что Маша потревожила её, — пусть только одним тихим словом, но он отлично понимал, что этого может быть достаточно.
А девушка, тем временем, попыталась проследить направление его испуганного взгляда, но не смогла. Кажется, кото-мышь, так же как и она, не знал, откуда ждать опасность, но почему тогда он так встревожен?
И когда закрутившийся ревущей воронкой вихрь ужаса, захвативший их, начал останавливаться, когда Куся начал успокаиваться, надеясь, что всё обошлось, и Маша вместе с ним, тогда они увидели это…
Сгущение тумана, шевеление серости, катящейся к ним, на них, медленно, упорно, слепо и жутко…
Страх погас в глазах Куси. Появилась мрачная решимость. Всё уже случилось — бояться больше нечего. Теперь осталось только умереть.
========== Глава 24. Предрассветный ужас ==========
Морг — огромная серая амёба, убить которую почти невозможно, как и убежать, если она уже близко.