Победители недр. Рассказы (ил. Е.Адамова)
Шрифт:
На пятые сутки отчаяние начинало овладевать людьми.
На седьмые сутки они лежали на своих койках, измученные, молчаливые, угрюмые. Они боялись делиться друг с другом своими мыслями. Они думали о близкой поверхности, о солнце, о ветре, о шелесте зеленых деревьев.
Осталось всего лишь три километра! Они прошли уже двадцать километров. Уже сто девяносто шесть дней они оторваны от жизни, заключены в эту тюрьму, оставалось только двадцать — двадцать пять дней и кончился бы этот кошмар, и перед ними раскрылся бы сверкающий, радостный мир…
Вместо
С воплем отчаяния Брусков вскочил с койки.
— Я не хочу умирать! — кричал он. — Почему я должен умереть? Ты должен знать выход, Никита! Ты должен найти его… Слышишь?
Он бросился к Марееву, тащил его с койки, потом упал на колени, спрятав лицо между ладонями:
— Что будет, Никита? Мы умрем здесь… Нам нет спасения…
Мареев сидел на койке, положив руку на голову Брускова.
— Не отчаивайся, Михаил! Мы будем бороться… Мы найдем выход… Перестань, Михаил, возьми себя в руки.
Он дал ему укрепляющие и снотворные капли, уложил его и, когда тот заснул, сел возле его койки, крепко стиснув между ладонями голову.
Медленно разворачивались сутки за сутками…
С поверхности беспрерывно спрашивали по радио о положении.
Лучшие научные и технические авторитеты совещались с погребенными под землей отважными путешественниками.
Ничто не помогало. Тревога пронеслась по стране. С каждым днем она росла и ширилась. Отовсюду поступали в комитет самые разнообразные проекты спасения смельчаков.
Предлагали немедленно начать рыть шахту к потерпевшим аварию. Другие советовали пробить скважину и снабжать через нее заключенных в снаряде воздухом, питьем и пищей.
Шли четырнадцатые сутки с момента остановки снаряда. За это время Брусков извел себя и Мареева своими припадками отчаяния. Он то метался в молчании по каюте, то останавливался и упорно, бессмысленно часами смотрел вверх. Порою он кричал, проклинал Мареева за то, что он его вовлек в эту авантюру, бросался на него с кулаками.
И Мареев отступал перед бешеным натиском Брускова, тщетно пытаясь успокоить его. Вчера он бросился на Мареева с ножом, и только сила и ловкость спасли Мареева от смертельной опасности. Пришлось связать Брускова и уложить его на койку. Когда Брусков заснул, Мареев развязал его и сам, потрясенный и разбитый, свалился на койку и погрузился в глубокий мертвый сон. Он не спал уже давно, он уже забыл, сколько часов провел без сна, без отдыха. Теперь наконец он отдохнет…
Электрическая лампочка равнодушно горела, ярко освещая тела двух измученных людей…
Мареев проснулся сразу, как от толчка.
В каюте было темно. Он почувствовал какой-то особый запах, знакомый и давно забытый.
Мареев не мог дать себе отчета, сколько времени он проспал. Вероятно, немало, так как чувствовал себя отдохнувшим. Стояла привычная уже, мертвая тишина. Хотелось пить.
Он встал и протянул руку к выключателю.
Выключатель бесплодно щелкнул, и от обманутого ожидания
Мареев вертел выключатель, но безуспешно. Тьма, казалось, все больше сгущалась.
На лбу у Мареева выступила испарина.
— Михаил! — крикнул он негромко. — Михаил, ты спишь?
Ответа не последовало. Мареев прислушался. С койки Брускова не доносилось, как обычно, его дыхание.
От тяжелого предчувствия стиснуло грудь.
Мареев шарил рукой по койке Брускова. Там было пусто. Разбивая по дороге лабораторную посуду, роняя вещи на пол, он ощупью достал из шкафа с инструментами карманный электрический фонарик.
Освещая себе дорогу фонариком, он поднялся в буровую камеру и осмотрел ее, потом вернулся и направился в заднюю, прежде верхнюю, камеру. Еще не пролезая в люк, он позвал Брускова и, не слыша ответа, прошел в камеру. Он высоко поднял фонарик. Невольный крик вырвался из его груди.
Выходной люк был открыт, подземная торпеда исчезла!
Брусков бежал, воспользовавшись ею…
С криком отчаяния Мареев бросился к открытому люку.
Рыхлая, размельченная земля забила его отверстие. От нее шел этот знакомый, родной, давно забытый запах земли.
Мареев с остервенением начал разгребать руками землю.
Хриплым, прерывающимся голосом он бормотал:
— Михаил… Михаил… Ты здесь… Ты вернешься ко мне… Михаил…
Слезы непроизвольно лились и душили его, земля забивалась в рот, в нос, в уши. Он задыхался. Он зарылся уже до половины в землю, и, выбившись наконец из сил, растянулся и замер на ее горячей пухлой перине.
Он долго лежал без движения, без мысли, почти без дыхания.
Наконец он медленно выполз из проделанной им норы, медленно, шатаясь, добрался до каюты и упал без сознания на пол возле своей койки.
Когда он пришел в себя, он услышал знакомое: “Алло! Алло! Мареев! Брусков! Отвечайте!”
Вызывала Москва.
Не хотелось говорить, не хотелось вспоминать все то ужасное, что произошло, передавать об этом на поверхность и вновь переживать.
Он медленно поднялся с пола, нащупал в темноте громкоговоритель и выключил его.
Голос оборвался на полуслове.
Потом Мареев сел на койку, обхватил руками колени и задумался. Он долго так сидел, иногда покачиваясь, иногда застывая в неподвижности.
Потом он встал и громко сказал:
— Да! Ничего другого… Другого выхода нет!
Ему было неприятно слышать свой голос, подчеркивающий эту жуткую, мертвую тишину.
Он почувствовал голод. Найдя другой электрофонарик, он осветил каюту, достал шоколад, консервированные фрукты и плотно поел.
Потом набил мешок шоколадными плитками, коробками с конденсированными жирами, с сухим мясным порошком, концентрированными фруктовыми соками, резиновыми сосудами с водой. Он не забыл положить в мешок и судовой журнал, который он вел до последнего дня, потом достал короткую лопатку, короткий нож в ножнах и несколько электрофонариков с запасными аккумуляторами на девяносто-сто часов.