Победители недр. Рассказы (ил. Е.Адамова)
Шрифт:
Мареев работал на этом важнейшем этапе своей экспедиции, забывая о себе, забывая об отдыхе, о еде и питье. Он замучил Брускова, хотя и тот в эти дни работал с необыкновенным воодушевлением.
Когда Мареев пресекающимся от волнения голосом донес комитету о том, что он пускает первый ток на поверхность, сердце у него замирало от страха перед возможной неудачей. Прошли мгновения, показавшиеся ему бесконечными, пока до него донесся из громкоговорителя ответ:
— Все в порядке! Ток поступил в сеть! От имени правительства Союза Советских Социалистических
Мареев слушал, едва сознавая смысл этих слов. Он едва смог невнятно ответить:
— Мы рады отдать жизнь социалистическому Отечеству…
Потом с сияющими глазами он повернулся к стоявшему рядом Брускову и протянул ему руки. Тот бросился ему на шею и, задыхаясь, говорил:
— Никита… Никита… Я много тебя огорчал… Но теперь все прошло… Я так счастлив… Это ты… все ты…
Моторы пели свою монотонную песню, по-прежнему рычали коронка и ножи, кроша породу, гоня ее вниз, под снаряд, упорно и настойчиво ползущий кверху, к солнцу, к свежему воздуху, к яркому дню и звездным ночам… И к людям! К людям!
Брусков трепетал при одной мысли о близком возвращении. Он весь был переполнен чувством радости и благодарности к машинам, так усердно ради него работавшим, к Никите, такому умному, так уверенно и твердо направляющему снаряд домой, в жизнь…
Под радостное, торжествующее гудение моторов Брусков считал, отмечая у себя в памяти, в сердце, во всем своем существе, каждый километр, каждый метр продвижения снаряда.
Пять километров осталось уже позади. Еще восемь с лишним километров впереди!
Брусков не уставал вновь и вновь приниматься за решение этой древней, такой симпатичной ему теперь пифагоровой теоремы: один катет известен — это вертикальный спуск в девять тысяч двести пятьдесят метров; углы при гипотенузе — линии подъема — по сорок пять градусов каждый…
Он опять и опять пересчитывал, стараясь выгадать хоть несколько десятков метров, но нет, расчет подъема по гипотенузе давал все те же тринадцать тысяч сто метров.
И так уже выгадали больше километра на том, что сократили спуск на семьсот пятьдесят метров. Молодец Никита!
Снаряд ползет кверху по подъему в сорок пять градусов. По вертикали ему никогда не поднять бы свой огромный вес.
Правда, он был значительно облегчен для своего обратного пути. Бак с минерализатором, ящики с материалами, ящики с термоэлектрическими секциями и еще многое другое — использованное или теперь ненужное — всего этого уже не было, как не было и огромного веса шлангов и провода, проложенных позади снаряда.
Все-таки продвижение вверх было значительно медленнее спуска. Вращение огромного винта снаружи придавало снаряду вид гигантского сверла. На этом самом трудном участке пути особенно проявилась огромная мощь моторов. Им надо было не только дробить породы, но и подминать потом землю под снарядом.
Особые
Медленно ползли сутки за сутками, не поспевая за мыслями и желаниями обитателей снаряда.
Но в каюте царило оживление. Веселое настроение друзей ничем не омрачалось.
Они усердно работали, продолжая научные наблюдения, ведя записи в путевом журнале и научных дневниках.
Больше всего радовали регулярно получаемые с поверхности сводки о работе подземной электростанции. Она работала безотказно, и электроэнергия непрерывным могучим потоком вливалась из недр земных в общую сеть СССР.
Мареев взялся за разработку проекта новой, более крупной подземной установки и проекта регулярного подземного сообщения с ней. Брусков увлекся описанием их путешествия в недра Земли. Разговоры с поверхностью, с родными и друзьями, чередовались с радиомузыкой, шахматами.
Но все заливали непрерывные волны радости, возникавшие где-то в сердце и мягкими ударами разливавшиеся по всему существу: скоро… скоро…
До поверхности оставалось все меньше и меньше. Позади лег уже шестой километр, потом восьмой, девятый…
На десятом километре от подземной электростанции Мареев заметил значительное замедление в продвижении снаряда.
“Вероятно, опять гранит”, — подумал он.
Он подошел к аппарату подачи образцов, но характерной для гранита раздробленной красноватой массы не нашел в чашечке. Была лишь кучка желтого глинистого сланца, через который снаряд пробирался на протяжении уже нескольких сот метров.
“Странно, — подумал Мареев, — почему же уменьшилась скорость продвижения?”
Он поделился своим недоумением с Брусковым, но тот ответил:
— Это, вероятно, случайно… Выправится…
Брусков так уверовал в снаряд и в предусмотрительность Мареева, что его теперь мало заботили такие вопросы.
Однако скорость с каждым десятком метров явственно падала. Мареев все тревожнее искал причины этого явления и ничего не мог найти.
На расстоянии трех километров от поверхности снаряд остановился.
Моторы работали, наполняя помещение своим музыкальным гудением, вращались коронка и ножи, вращался внешний винт. Электрический свет заливал все помещения, но снаряд неподвижно лежал на месте.
Мареев чувствовал, что у него готов лопнуть череп от сумасшедшей пляски мыслей. Он ничего не мог понять. Он проверил коронку и ножи, проверил передаточный механизм, просвечивал рентгеном архимедов винт, но, обследовав половину винта, рентген испортился, и исправить его уже не удалось. Однако, в общем все, казалось, было в исправности, все работало нормально.
Но снаряд лежал уже третьи сутки, как бревно.
Брускова начинало беспокоить тревожное настроение Мареева. Он помогал Марееву искать причину аварии, но безуспешно. Но все-таки уверенно твердил, что это неважно, что снаряд скоро тронется в путь.