Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА V
Шрифт:
— Такой старый и такой глупый, — подумал ворон, но вслух ничего не сказал.
Милые кости
Качается мостик, каждый шаг — это отдельная от другого история, отдельная качка, отдельный прыжок: отталкиваешься и балансируешь — да или нет, скорее нет, чем да, раскачиваешься, ищешь такую неверную колеблющуюся срединную линию, нащупываешь, потом проверяешь, нашла или нет, скорее нет, чем да, ищешь положение для своей вертикали, своего центра тяжести, нанизанного на эту линию. Не туда. Я стою, пытаясь возвратить её на место, а верёвочный мост над пропастью ходит по мной из стороны в сторону, как качели, только качели ходят в направлении твоего движения, а мостик — поперёк, поэтому так трудно удержать равновесие, как канатоходцу, голова неподвижна, бёдра раскачиваются со средней амплитудой, а ноги, как перевёрнутый метроном,
Через пропасть — последний мост, дальше по спирали вокруг горы, добраться сюда — уже подвиг, а дальше, так вообще фантастика. На равнине высокие леса крупнолистные, со стволами, покрытыми толстой, прорезанной глубокими трещинами корой, они подходят к подножию гор уже совсем без дорог. У подножия лежат болота, густые мёртвые болота.
Мы с Кёртисом миновали их вчера. Кислый запах разложения. Начищенные, блестящие, полированные, как живые пули с насечками, жуки, я таких крупных никогда не видела. Пировали, лоснились. Ничего не боялись, не складывали лапки, не стеснялись. Крупноглавы с шипами на груди и могильщики. Мелкодисперсная почва тёмно-серого цвета с жжёной умброй, благородных оттенков земли, столь любимых художниками эпохи Возрождения, с гладкой нежной мягкой влажной поверхностью, она, как живая, дышит сероводородом, взрывается пузырями. На краю кратера с ходящей, как на дрожжах, жижей, копошатся белые и желтоватые крупные, сытые гофрированные черноголовые слепые личинки жуков и взрослые особи, прочищающие им проходы, какая любовь! Красные с чёрным, с серпообразными челюстями могильщики, трогательно зовущие свою пару к месту пиршества. За километры учуявшие запах разлагающейся плоти, в раже самопожертвования отрыгивающие пищеварительный сок на гниющее мясо, чтобы личинкам было легче поедать полупереваренные мёртвые ткани и быстрее набирать вес. Древесные муравьи, улитки, скорпионовы мухи окружили «шведский стол».
По островкам суши раскиданы грибы, как варёная, чуть сморщенная морковка с варёными же яйцами у основания, которые лопнут изнутри, и оттуда вылезет следующий фаллос. Насекомые, привлечённые ароматом драконьего помёта, разносят споры таких же падальщиков-растений: цветущие деревья, над ними тучи мух, пьяных от аромата тухлятины шестилепестковых крупных цветов оттенка грозовых туч, чуть подальше гигантский цветок пеликана, как полупротухший тонкий просвечивающий пласт мяса с прожилками мраморного жира, разверзнутый гигантским зевом, мешок-ловушка для падальщиков. Пожиратель пожирателей падали. Многоступенчатый падальщик, убийца убийц, пахнущий падалью, чем же ещё может он пахнуть? Рядом торчит прямо из земли красно-оранжевый цветок, чей аромат экскрементов привлекает жуков-могильщиков — будто мясистую спелую тыкву полоснули сверху вниз острым ножом, и она сочно треснула на большие толстые ломти без семечек, пустая середина с бугристой коркой в чёрных пятнах, гробница насекомых, которых здесь немерено, чуть подальше — лилия мёртвой лошади, горячее, соблазняющее мух, нежно-фиолетовое с чёрными волосками вывернутое наизнанку лоно с воткнутым в него волосатым, в палец толщиною, пестиком. Ещё грибы, тоже похожие на фаллосы, с кружевными воротниками, а на них нахлобучены протухшие тёмно-коричневые головки.
Меня до сих пор тошнит от запаха болот.
Чем меньше дорог, тем меньше дозоров. Чем хуже запах, тем меньше людей, тем меньше дозоров. Здесь никого нет. Поэтому мы здесь. Здесь приют преступников. Сюда мне и надо.
Я так стремилась сюда, что пришлось обратиться к Кёртису, которого я не видела лет десять точно, а может, и больше, и не вспоминала о его существовании, с тех пор, как мы ходили в рейд.
Лишь в горах можно чувствовать себя свободным. Здесь всегда обретались тёмные личности, у каждого встречного здесь красная метка, ну, или оранжевая, а жёлтые, зелёные и голубые не рисковали появляться здесь, появиться здесь с живой меткой означало дискредитировать себя в глазах власти и получить по возвращении новую степень опасности. Если б не это, то первый, кто организовал сюда платные экскурсии, обогатился бы. Если бы не Сопротивление.
Запах здесь — полная противоположность видам. Роскошные виды. Фиолетовое, почти чёрное небо даже днём, яркие, крупные, с кулак звёзды, с равнины таких не видно, мешает насыщенная парами атмосфера, а здесь, в горах, воздух разрежен, и свет звёзд пронзает тебе глаза и проникает прямо в душу, и насколько кругом красивые виды, настолько же здесь воняет, воняет так, что
Верёвочные подвесные полки окружают, лепятся к склону, правда, склон — это очень условно: он почти вертикален, по нему взбирается вверх цепочка деревянных настилов, они обматывают гору по спирали, поднимаясь к вершине. Похоже на сооружение сумасшедшего паука. Да ещё брызги в лицо. Кислые, ледяные. Справа. По стене течёт субстанция вроде рассола. Слева пропасть. Справа стена, почти вертикальная стена базальта, прочная, в ней через каждые пятнадцать метров вбиты кованые, почерневшие от времени крючья, на них, как колыбели на канатах подвешены доски. По ним ползу, качаясь, я, только бы не рванул ветер, тогда мои качели разобьются о стену, или перевернётся доска, и я полечу в пропасть.
Стены скользкие и воняют. У драконов, как у птиц, содержимое кишечника и мочевого пузыря открывается в клоаку, понятно, что у таких крупных животных помёта до фига и от него не спасают дощатые крыши над досками, как будто на стене, подвешены одна встык с другой этажерки. Я упорно ползу на четвереньках, Кёртис пока идёт как человек, но мне уже всё равно, я ползу по спирали за шагом шаг, да доской доска, поднимаюсь всё выше. За плечами у меня тяжёлый рюкзак. В нём запрещённые пятнадцать килограммов биологического материала, как у нас это называется. Но, слава богу, здесь нет патрулей. Здесь нет трупоискателей, нет газоанализаторов, которые понатыканы в городах через каждые сто метров.
До вечера мы должны добраться к уступу, переночуем на нём, и ещё через три часа пути окажемся в приюте.
Неделю назад я нашла Кёртиса. Он не хотел меня брать, но я так плакала, так просила его, что он сказал мне:
— Я не знал, что ты такая настырная!
Я скромно потупилась. Когда я сильно чего-то хочу, я всегда добиваюсь.
— Кёртис, я знаю тебя давно! Возьми меня в приют! Мне очень надо!
— Нет, — ответил он.
— Кёртис, мы 6 лет сидели на занятиях по 12 часов в день за исключением дисциплин, разделявших нас по полу!
— Нет, — повторил он.
— Кёртис, я познакомила тебя с моей подругой!
— Нет, — отрезал он.
— Она же твоя жена!
— Нет, — сказал он, — уже нет, не жена.
— Я не знала, вот видишь, у меня остался один последний шанс. Кёртис, — сказала я, понимая, что поступаю подло и если он даже согласится, то я потеряю его навсегда, но мне очень надо: я мысленно закрыла глаза и прыгнула с моста. — Кёртис, — сказала я противным, мерзким (самой тошно) голосом, — ты помнишь, как ты плакал у меня на плече, и я дала тебе свой носовой платок?
Было немного не так, но я пощадила его самолюбие.
— Хорошо, — сказал Кёртис, не глядя на меня.
— Как мы поедем? Полетим? Билеты сколько стоят?
— Не беспокойся, — сказал он, — я повезу тебя сам.
Я хотела обнять его, но замерла на полдороге, потому что то наше последнее объятие стояло у нас перед глазами, он сделал вид, что не заметил моего движения, резко повернулся и убежал от меня, как от чумы, я потеряла его навсегда, но сделала то, что хотела. Мне это надо. Я отдам за это жизнь…
Я знаю Кёртиса со времён студенческих отрядов «отдачи долгов». Я была с ним в одном отряде. Он ведущим, я его замом. Всего шестнадцать человек. Тогда ни он, ни я ни в чём не сомневались. Делали всё как надо. Это сейчас я перелезла баррикады и нахожусь с другой стороны. Противоположной. Была активисткой, а стала преступницей. Кёртис переметнулся уже десять лет назад, а я всего лишь год. Именно после того похода он исчез, не доучившись два года.
Работы ему не найти, и он прекрасно знал это. После ухода из института получил красный код и скрылся, а то угодил бы прямиком в тюрьму. У меня стал оранжевый. Сейчас, когда я пошла в горы, у меня тоже уйдёт в красные тона. Когда-то был голубой, самый низкий, потом двинулся через салатовый, жёлтый, оранжевый и как водится, в красный, есть городская легенда, что бывает ещё фиолетовый, это что должно быть? мне кажется, что фиолетовый — это уже не арест в любом месте, как с красным, когда любой патруль, ночной или дневной, может открыть огонь, а просто побивание камнями, я такого не видела, но мать говорила, что после объединения Севера и Юга, совсем юной, она выступала на стадионе в честь императора и несла штандарт с двурогой луной. Каким-то образом на трибуне оказалась девушка с фиолетовым кодом на спине, точнее в месте, которое находится в районе седьмого шейного позвонка, у неё было фиолетовое облако. Моя юная мама видела, как уничтожили ту девушку, скрывавшуюся в толпе: в толпе и трудно, и легко скрываться, может, она думала, что в толпе она будет невидима, но ей не повезло.