Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА V

Чупрасов Владислав

Искры снопами, иногда фонтанами беззвучно летели как мелкие мотыльки в небо, кружили над нами, над огромным костром. Доски, прогретые пламенем, подымающимся снизу, вспыхивали ослепительно белым, обваливались с треском, падали, поднимая в воздух облака искр и тонкого, пахнущего смолами, чем-то горьким и чем-то похожим на съестное, дыма. Деревенские впали в транс, как и мы, впрочем. Они сидели полукругом вокруг огня, за ними стояли мы. Мы охрипли. Отбили ладони. Опалили брови. В сердце пусто. Костёр ровно гудел. Встала старуха и, как подрубленное дерево, упала в огонь. За ней ещё одна. Ещё и ещё. Мы окаменели. Кёртис крикнул:

— Держите их!

Мы схватились за руки и

попытались, как рыболовной сетью, сдержать остальных, но они ныряли в крупную ячею наших рук, тогда мы, чтобы сохранить хоть кого-то, обняли первых попавшихся деревенских, чтобы удержать их. Мне попался мальчик лет шестнадцати. Я схватила его, обняла, он сильный, но я упрямая, я повисла на нём, он тащил меня, как нарост на своём теле, волочил, как сломанную ногу, мне удалось повалить его за четыре шага от огня. Трещали волосы на моей голове, я обняла его, приклеилась к нему, прижалась грудью, обхватила бёдрами, руками изо всех сил вцепилась в траву, пригвоздила к земле, я слышала, как кто-то ровно воет охрипшим голосом, заткнись, наконец! Это я вою? это я! Я вжималась в него, пока не погас огонь. Я никого не видела.

Костёр догорел. Светало. Шестнадцать человек мы всё же спасли. Все наши лежали на земле, не разнимая рук. Один Кёртис стоял, опустив по швам пустые руки: значит, пятнадцать спасённых. Что теперь будет? Я встала, подошла к Кёртису и обняла его. Он осел на землю. Я прижала его голову к своему животу и стояла неподвижно, пока он не перестал рыдать. Потом я отключилась.

После нашего возвращения мне повысили до оранжевого цвет тату на шее. Кёртис получил заочно красный код. Потому что исчез. Отвечать за провал пришлось мне. Но никого, слава императору, не посадили.

И вот через десять лет Кёртис в память о прошлом взял меня с собой. В приют преступников в горах, где он жил с тех пор, как исчез тем утром и оставил меня одну. Зато теперь, когда я перелезла через баррикады, мы с Кёртисом с одной стороны. Со стороны преступников, ходим по лезвию или над пропастью, кому как нравится. В любой момент можем умереть. Я ничего не боюсь. Главное — сделать то, что я задумала. С помощью Кёртиса. Он — главная фигура в моей партии. Король. Я — королева. Ферзь, точнее, ну да ладно. Вперёд, ферзь. Вперёд, королева.

Мы поднялись в приют преступников. Я поздоровалась. Никто не ответил. Не посмотрел. Кёртис отвёл меня во внутренний дворик, похожий на колодец, окруженный двухэтажной лёгкой галерейкой, показал мне мою бочку на помосте под навесом.

Я развязала рюкзак и вытащила завёрнутые в несколько слоёв вощёной бумаги, чтобы не просачивался запах, похожие на спелёнутого младенца, останки. От бабушки остался только череп, от матери череп, правая рука и стопы. От папы — голени, левая стопа, на которой не хватает трёх пальцев: детская шалость, попал под трамвай, бежал на перемене в школе за халвой, пальцы отрезало как ножом, но, странно, халву так и не разлюбил, череп и левая рука, до ужаса похожая на мою.

Я выложила все останки в одну бочку, залила уксусом. Спускала уксус раз в неделю в течение месяца. Вынешь пробку внизу бочки, по жёлобу отработанный уксус сольёшь в поставленное под помостом ведро, забьёшь пробку и выплеснешь с самой верхотуры вниз. Меняешь уксус раз в неделю. И все так: раз в неделю, в течение месяца. Как всё сольешь, заливаешь свежий уксус. Побегаешь с ведром, так есть не хочется. Через месяц сливаешь и передаёшь бочку следующим.

Кости хорошенько промываешь, чтобы кислота вышла полностью, чтобы не работала больше. Теперь каждый день трёшь родные кости песочком сырым, выставляешь в центр двора на самое солнышко.

На следующий день опять влажным песочком — и на солнышко.

Центр двора весь уставлен медными тазами с черепами. К концу второго месяца они становятся чистыми, гладкими, слегка пористыми с тонкими зазубренными швами между костями. Я заметила, что нижняя челюсть более плотная, не такая пористая, как верхняя, — кто там побивал челюстью осла войска, верно, нижней, плотной и твёрдой, а, вспомнила! Самсон побил ослиной челюстью тысячу филистимлян!

К концу второго месяца я натёрла кости воском. Они стали лёгкие, белые-белые, отполированные песком, просушенные солнцем, гладкие и блестящие. Вечные. Красивые. Я получила то, что хотела. Кёртис сделал для меня трёхэтажный, похожий на пагоду, ковчег, дароносицу — да как Вам будет угодно назвать — из кедра. Запах хвойный от него, а от костей медовый, тёплый. Милые кости. На первом этаже папины, длинные, на втором — мамины, на третьем, небольшом, — бабушкины. Всё готово.

Прошло два месяца с тех пор, как я переступила порог приюта. Пора спускаться. За два месяца молчания я передумала обо всём на свете. От модели Вселенной до первых детских воспоминаний. У меня такое чувство, что я разучилась говорить. Здесь вообще редко разговаривают. Всё больше молчат. И в глаза не смотрят. Делают своё дело. То же самое, что делаю я.

Подъём в пять утра. Я всегда приношу воду сразу после подъёма, пока не жарко. Но жара тоже нужна. Чтобы кости просушить, прокалить. За день надо принести пять вёдер воды для умывальников, кухни, стирки, надо спуститься к источнику рядом с площадкой, на которой мы ночевали с Кёртисом, когда поднимались сюда, откуда мы наблюдали за брачными играми драконов. У них всё хорошо. Она снесла яйца, высидела их, слезла голодная и похудевшая, это заметно даже на глаз. Вчера она столкнула птенцов с вершины горы, и они, благополучно расправив мелкие полупрозрачные крылышки, с писком спланировали на дощатые крыши подвесной дороги, слава императору, что не мамочка. Мне показалось, что она даже крыльями хлопала с гордостью, когда собирала своих мелких. Что-то папаши не видно, не знаю, где он, съела она его, что ли?

Кёртис провёл эти два месяца в приюте. К нему приходили разные с красными метками, один даже с фиолетовой — или мне так показалось, потому что он негр? Наверное, показалось.

Я свела старую метку, вернее, мне ребята свели, таким же путём, песком с уксусом. Вытатуировали новую, хотели голубую — издеваются черти, к моим годам голубой уже ни у кого нет, в лучшем случае — зелёная, я говорю — делайте жёлтую вместо моей оранжевой.

Последний день на вершине, в приюте преступников. Хорошо бы Кёртис проводил меня вниз. Я оделась, теперь самое главное: кладу на плечи пелерину вроде монашьей, чтобы плечи не натереть, потом подставки, высотой чуть выше макушки, на подставки — ковчег, сверху на всю эту конструкцию — шаль индиго, как по традиции у всех девушек в нашей небесной стране, только у них под шалью пустая подставка из папье-маше, а у меня ковчег с родными костями.

Теперь я не боюсь ни ночного, ни дневного дозора. Если бы меня по дороге сюда взяли с останками, то привязали бы к позорному столбу и заставили смотреть, как сжигают дотла милые кости.

Я готова. Можно спускаться. Я активировала свой маячок. Когда я пришла сюда, никто меня не обыскал, я же пришла с Кёртисом! Я вышла во двор. Солнце шпарит, как сумасшедшее. Он обалдел — такая я красивая, невозмутимая, счастливая в своей синей шали индиго.

— Пойдёшь проводить меня? — спокойно спрашиваю я, дрожа внутри, как ртуть, а внешне не подавая виду.