Победные трубы Майванда. Историческое повествование
Шрифт:
Первыми в Кандагар еще 27 июля влетели на конях полковник Сент-Джон, Шер Али-хан и полковник Менваринг, сопровождаемые девятью офицерами. Они возглавляли отступление. Затем всю ночь до города добирались уцелевшие участники битвы.
Среди тех, кто спасся в тот страшный день, оказался и генерал Бэрроуз. Когда он, измотанный до предела, достиг Кандагара, его обступили штабные офицеры и корреспонденты. Бэрроуз долго смотрел на окруживших его людей ошалелым взором. Произнести он смог только одну фразу: «Это были шесть-семь часов то ли сражения, то ли несказанного ужаса». Сент-Джон категорически отказался беседовать
Генерал Примроуз заперся со всеми войсками в кандагарской крепости, рассылая оттуда призывы о помощи.
…Пока гератская конница преследовала англо-индийское воинство, афганцы собирали убитых и раненых.
Аюб-хан стоял перед изрешеченным пулями телом Файз Мухаммада, вынесенным с поля боя на импровизированных носилках из джезаилей, и не скрывал слез. Корнейль остался невредимым после рискованной рекогносцировки, проведенной им с хотаком Ахмадом под огнем чуть ли не всей пехоты Бэрроуза, но затем, встретив грудью залп нескольких десятков ружей гренадеров и «стрелков Джэкоба», пал вместе с Базом бездыханным.
К телу отца приник Гафур. Мурад Алим, глаза которого тоже набухли от слез, с трудом оторвал от него мальчика.
Подошли несколько гази с какими-то свертками в руках. Среди них выделялся огромный Ахмад. Он прихрамывал, рубаха была разорвана и покрыта кровавыми пятнами. Увидев изуродованное тело Файз Мухаммада, хотак заскрипел зубами и прошептал:
— Знал бы ты, корнейль, как мы за тебя отомстили! Жаль, что ты погиб… Мы бы вместе дошли до Сулеймановых гор!
По его знаку к ногам Аюб-хана гази сложили принесенные свертки. Сардар пошевелил их концом сапога:
— Что это?
Придворные подняли их и развернули. Это были знамена инглизи. На одном из них дракон с громадным хвостом разинул пасть, на другом была изображена белая лошадь.
— Захваченные знамена… — задумчиво сказал Аюб-хан. — Это хорошо. Мы достойно похороним нашего храброго корнейля. Надо, чтобы народ навеки сохранил память о герое!
Он распорядился, чтобы тезинца похоронили на высоком холме у Майванда, завернув не только в чалму, как это положено для умерших в дороге мусульман, но и в священную зеленую ткань.
— А в ноги ему бросьте знамена инглизи. Файз Мухаммад много сделал для нашей победы, а сегодня отдал за нее жизнь! Если сын героя захочет, мы возьмем его в нашу семью, — добавил гератский властитель, глядя на Гафура. — Простимся с погибшими и подумаем, что делать дальше. Дорогу себе мы проложили — и на Кандагар и на Газни!..
Родственники, земляки, соратники прощались с погибшими; их оказалось немало и среди подоспевших на помощь гератцам местных жителей: ведь многие из них почти с голыми руками шли на британские ружья и пушки.
— Что это за девушка так вовремя запела ландый? — спросил Аюб-хан у одного из своих приближенных.
— Это Малалай, дочь кузнеца из Кушки-Нахуда, — ответил тот. — Смелая! Мы хороним ее рядом с мужчинами.
— До меня донеслась ее песня, но слов нельзя было разобрать, — задумчиво сказал гератский правитель.
— А я расслышал и запомнил надолго:
Коль надо край свой защищать, Пожертвовать собой могу, Афганцу— Да, гордые слова! — подтвердил Аюб-хан.
Муллы затянули заунывную погребальную молитву, и вскоре на поле афганской славы выросли земляные холмики, выложенные по обычаю камнями.
Затем, уже после общей благодарственной молитвы Аллаху, ниспославшему победу, Аюб-хан в одном из майвандских домов собрал военачальников, старшин и вождей племен, чтобы обсудить планы на будущее. На ковре совета расселись участники сражения. Они горячо переживали перипетии боя, перебивали друг друга, и правителю стоило немалых усилий навести порядок.
— Сардары! Было славное дело, им и наши дети будут гордиться. Но что было, то прошло. Борьба с инглизи еще не кончилась, а незавершенное дело — что конь о трех подковах. Пока враги не опомнились, нужно идти на Калати-Гильзаи, а оттуда на Газни. Там мулла Мушки Алам и гильзайские воины ждут нас. С нами будет вся страна. Мы разобьем врага, запрем в нескольких крупных городах, а затем истребим.
Поднялся корнейль Аминулла.
— Я полагаю, что надо двигаться на Кандагар. Он рядом, и тут нам помогут жители. До Калати-Гильзаи далеко, до Газни еще дальше. Неизвестно, с чем мы там встретимся. «Кто неосторожно ходит, тот падает!» — говорят у нас. Войска устали. Надо пополнить запасы, отдохнуть. Это можно сделать во время осады Кандагара. Или когда возьмем его. Вот он, близко, — повторил Аминулла.
В комнате снова поднялся шум. Старшины племен единодушно поддержали корнейля. За предложение Аюб-хана высказался лишь Мурад Алим, да и то, тяжело переживая смерть друга, он смог промолвить только несколько слов.
Правитель понимал, что вожди не хотят уходить далеко от мест расселения своих племен, что они рассчитывают захватить богатую добычу в Кандагаре, основной базе инглизи в Южном Афганистане. Он опасался, что осада или штурм города, к которому теперь наверняка спешат отовсюду войска противника, — задача крайне сложная. Но он слишком зависел от племенного ополчения. Без него, с одними лишь измотанными гератскими солдатами, было бы крайне рискованно направляться на соединение с Мушки Аламом, оставив у себя в тылу сильный вражеский гарнизон…
И Аюб-хан пошел на хорошо укрепленный Кандагар. Это было ошибкой…
Глава 26
ЭХО РАЗГРОМА
«Телеграф, конечно, отличное изобретение. Но на него поневоле начинаешь смотреть по-иному, когда он приносит дурные вести. Уже казалось, что даже в проклятом богом Афганистане все налаживается, и тут на тебе! Теперь об этом Майванде, накануне еще никому не ведомом, неделями будут трубить все газеты».
Такие мысли угнетали секретаря по иностранным делам англо-индийского правительства Альфреда Лайелла, когда его заместитель Мортимер Дюранд принес печальную телеграмму о событиях под Кандагаром. Они сидели, размышляя над происшедшим, в кабинете на втором этаже «Иннес Оун», дома Лайелла в Симле. Распахнутое итальянское окно словно обрамляло давно знакомую живописную картину: высоченные сосны, сквозь которые просматривалась нежно-голубая долина, а за ней зеленые склоны Тара Дэви; над всем этим — безоблачное небо и застывший там орел.