Побег аристократа. Постоялец

Сименон Жорж

На третьей пьесе музыкант это заметил и заговорщически подмигнул молодой женщине.

Время шло. «С пылу, с жару!» открывался не раньше десяти вечера. Художественный директор, знакомый Сильви, принял ее на работу в качестве наемной танцовщицы и обещал, что на будущей неделе она выступит со своим номером.

Посетители входили и выходили. На мраморных столиках играли в карты, метали фишки. Дымный полог под потолком, украшенным золоченой лепниной, становился все гуще.

В десять без четверти Сильви вышла, обменявшись с музыкантом последней

улыбкой. Подойдя к двери, она оглянулась и заметила, что молодой человек с бантом идет за ней.

Дождь стал потише. До «С пылу, с жару!» было метров пятьсот, не больше.

«Он что, собирается со мной заговорить?» — спросила она себя.

Сильви шла быстро, потом замедлила шаг, снова ускорила, наконец подошла к портье, стоявшему у входа в кабаре, но молодой человек так и не сказал ей ни слова.

— Жаклин уже здесь?

— Я ее не видел.

Она поднялась на второй этаж, сдала свое манто в гардероб и несколько минут прихорашивалась перед зеркалом. А когда подошла к стойке бара, молодой человек уже сидел на высоком табурете, куря свою трубку и беззаботно глядя на пустой зал. Появилась Жаклин. Это была высокая рыхловатая девица в зеленом атласном платье с огромным цветком из розового бархата на плече.

— Ну как?

Бармен не обращал на них внимания, расставляя по местам свои бутылки и бокалы.

— Я смоталась в Гент и Антверпен. Удалось разменять двадцать купюр. Все у меня в сумочке. А ты? Ты его видела? Как он?

— Похоже, он ни в чем не отдает себе отчета!

— Он вернется в Брюссель?

— Не думаю. Уплетает за обе щеки, будто ничего не случилось. Он там пригрелся. Он…

Молодой человек глазел на нее через плечо Жаклин. Она чуть было не скорчила ему гримасу, но потом, сама не зная почему, решила, что лучше улыбнуться.

— Бармен! Повторите…

Эту фразу он явно вычитал из какого-то романа. Легко было догадаться, что у него нет привычки к таким заведениям. И он, сам того не желая, все время косился на ценник.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Ведь мы ничего не можем предвидеть. Как бы то ни было, завтра в Льеже и Намюре ты разменяешь последние билеты.

— Тебе не кажется, что это неосторожно? Я сперва не боялась, а теперь меня страх берет…

Но Жаклин была существом податливым. Эта все сделает, чего ни попроси.

Звякнул колокольчик, возвещая, что клиенты прибыли, и обе девушки, посмотревшись в зеркало бара, взгромоздились на табуреты, сияя дежурными улыбками, между тем как молодой человек продолжал созерцать Сильви до театральности мрачным взглядом.

6

Это был третий вечер. Ужин подошел к концу, каждый занялся своим делом — кто в лес, кто по дрова. Домб раскурил сигарету, и тут Эли заметил:

— Держу пари, что вы воображаете, будто курите египетский табак.

— А вы хотите меня уверить, что он турецкий? — разом взъерепенился поляк (шовинизм других его бесил).

— Вот именно!

И да будет вам известно, что в Египте выращивание табака строжайше запрещено. Мне ли не знать? Я ведь не только там жил. Мой отец был одним из крупнейших на Востоке экспортеров табака.

Домб замолчал, уткнувшись в свою тарелку. Третий ужин прошел в разговорах о Турции, и он предпочел не поощрять Эли к дальнейшим разглагольствованиям.

Но мадам Барон, сидевшая в дальнем конце стола, оказалась любопытнее. Она спросила:

— А вы не продолжаете его дело?

— В то время, когда я мог бы его продолжить, у меня и в мыслях этого не было. Я путешествовал. Лето проводил в горах Тироля или Кавказа, зимой отправлялся в Крым или на Лазурный берег.

— Вы единственный ребенок в семье, как я поняла?

— Нет, у меня есть сестра.

— Да, правда. Я забыла. Ваш отец умер?

— Он пустился в неудачные спекуляции, и когда его состояние погибло, он в свой черед исчез, оставив моей матери и сестре денег ровно столько, чтобы сводить концы с концами.

Моисей Калер сидел, уставившись на скатерть, и, казалось, не вникал в то, о чем говорили вокруг. Валеско время от времени обводил Нажеара быстрым внимательным взглядом. Кто впитывал его речи увлеченно, так это мадам Барон, между тем как Антуанетта заодно с Домбом притворялась, будто думает о чем-то другом.

Господин Барон уже отодвинул свое плетеное кресло от стола и развернул «Газету Шарлеруа». День выдался студеным, холоднее предыдущих. Небо стало очень бледным, вода в ручейках, что текли вдоль тротуаров, замерзла, дети катались на льду.

— Вам бы, мсье Эли, надо одеться потеплее да и выйти хоть малость размяться, — в который раз убеждала его мадам Барон. — Вы потому и болеете, что только и передвигаетесь от одного стула до другого.

Насморк одолевал его уже меньше. И остеохондроз давал о себе знать лишь временами, когда он, например, просиживал у огня часок-другой. Но выходить не хотелось. Ему было хорошо только здесь, в стенах дома, на пространстве между кухней и комнатой. И странное дело: хотя ему было нечем заняться, он не скучал. У него даже на то, чтобы одеться, едва хватало решимости. Подобно господину Барону, он слонялся без пристежного воротничка, с медной пуговкой на уровне кадыка, шаркая по плиточному полу домашними шлепанцами.

— У вас нет карточки вашей сестры?

— Увы, нет. Если бы захватил с собой семейные фотографии, я бы вам показал нашу виллу на Принкипо.

— Что это такое — Принкипо?

— Остров на Мраморном море в часе пути от Стамбула. С начала весны все у нас перебирались туда из города, потому что климат на Принкипо великолепный. Там у каждого есть свой каик.

— Каик?

— Это такая шлюпка с парусом, очень легкая. Вечерами по морю, спокойному, словно озеро, скользят десятки каиков — прелестное зрелище. Туда приглашают музыкантов. На берегах высятся минареты. А цветов там столько, что сам воздух опьяняет…