Побег из Араманта
Шрифт:
Гигант оказался статуей в два человеческих роста.
Древняя-предревняя, пострадавшая от ветров и непогоды скульптура изображала мужчину в длинных одеждах. Его правая рука указывала на юг, левой же вовсе не было, как не осталось ни пальцев, ни половины лица. Время беспощадно стерло даже острые углы каменного постамента.
Неподалеку высилась еще одна фигура, а там еще и еще, целых два ряда, ведущих в сторону гор.
– Так вот как они показывали Великий Путь, – догадалась девочка. – Наверное, раньше великаны стояли по всей дороге.
Наконец дети могли с уверенностью тронуться
– Давайте передохнем! Я устал. У меня голова болит.
– Лучше не останавливаться, – промолвил Бомен.
Мальчик завыл белугой.
– Домой хочу-у!
– Извини, — стараясь быть мягким, сказал товарищ. – Мы должны идти дальше.
– И чего ты никогда не утираешься? – вставила Кестрель.
– Да все равно же течет, – жалобно возразил одноклассник.
Редкие рощи сменились настоящим лесом, и стало окончательно ясно, что троица вышла на верную дорогу. На открытом пространстве укоренилась молодая поросль, а по краям, как и в те стародавние годы, когда Великий Путь еще звался Великим, шумели стены вековых деревьев. Обрадованная успехом, Кесс объявила короткий привал. Нажевавшийся тиксы нытик тут же рухнул без сил. Бомен раздал всем хлеба с сыром, и дети жадно набросились на еду.
За ужином Кестрель наблюдала за Мампо и заметила, как улучшается его настроение по мере наполнения желудка. Точь-в-точь крошка Пинпин, подумалось ей.
– Ты просто маленький, беспомощный ребенок, – строго произнесла девочка. – Плачешь, когда голодный. Даже спишь, как младенец.
– Это плохо?
– А тебе самому разве нравится?
– Главное, чтобы я нравился тебе, Кесс, – широко улыбнулся мальчик.
– Честное слово! С тобой говорить – как о стенку горох.
– Ну, прости…
– И вообще удивляюсь, как ты продержался в Оранжевом столько лет.
– А мы его об этом и не спрашивали, – тихо промолвил Бо.
Девочка изумленно посмотрела на брата. Верно: столько дней проведя бок о бок, близнецы до сих пор ничего не знали о своем попутчике. В школе от него шарахались как от чумы. Потом, когда самый глупый мальчишка в классе нежданно-негаданно сделался ее другом, Кестрель вовсе не стремилась поощрять эту навязчивую преданность. Ну а за время странствий девочка привыкла думать про него, словно про дикого зверя, который волей случая привязался к ним, нормальным людям, и стал почти любимцем. Но ведь это неправда: Мампо не животное. Он такой же ребенок, как и они с братишкой.
– Где твои родители? – обратилась Кесс к товарищу. Мальчик удивился вопросу, а потом обрадовался, что вызвал чей-то интерес.
– Мамка умерла, когда я был маленьким. А папки нету.
– Он тоже умер?
– Не уверен. По-моему, его просто нет.
– Как же, у всех есть отец. По крайней мере недолго.
– А у меня нету.
– Ты бы хотел узнать, что с ним случилось?
– Не-а.
– Почему?
– Не хочу, и все тут.
– Погоди, откуда же у тебя семейная оценка? – вмешался Бо.
– Да, и как ты умудрился столько лет проучиться в Оранжевой школе с такими… – Девочка запнулась, увидев глаза брата.
– С такими тупыми мозгами? –
Бомена окатила волна невыразимой печали.
– Ты ведь не любишь школу, Мампо? – спросил он, содрогнувшись.
– Конечно, – просто ответил мальчик. – Когда ничего не понимаешь и все над тобой смеются – чего уж тут любить? Близнецы переглянулись: оба вспомнили, как заодно с прочими дразнили странноватого грязнулю, и залились краской стыда.
– Зато теперь здорово, – просиял Мампо. – У меня появились друзья. Правда же, Кесс?
– Правда, – кивнула та. – Мы твои друзья.
Брат понимал, что она притворяется, чтобы не обидеть беднягу, – и готов был расцеловать ее за это.
Обожаю тебя, сестричка.
— А кто твой дядя, Мампо?
– Понятия не имею. Мы никогда не виделись. Он очень важный человек с высокими баллами. А я глупый, вот и не гожусь ему в родные.
– Постой, это ужасно!
– Да нет, он такой добрый. Госпожа Холиш всегда про него, говорит с почтением. Он бы обязательно взял меня в семью, если бы я был смышленым. Но мне хорошо и у госпожи Холиш.
– Ах, Мампо, – закручинилась Кестрель. – В какое ужасное, печальное место превратился наш Арамант!
– Ты тоже так думаешь? А я думал, я один…
Бомен покачал головой. Почему-то чем больше он узнавал товарища, тем сильнее изумлялся. Казалось, в душе этого мальчишки не было ни капли злобы или себялюбия. Как никто другой, Мампо умел наслаждаться минутными радостями, не заботясь о том, что ему неподвластно. Вопреки своим горестям он рос неисправимым жизнелюбом – а может, именно черствость и бессердечие окружающих научили его ценить малейшие знаке доброты?
Подкрепив силы, троица заторопилась в путь, ибо солнце клонилось к закату. Мампо, набив живот, заметно повеселел, и ничто не омрачало настроения друзей, спокойно шагающих по руинам некогда Великого Пути на север, в горы.
Дорога тянулась прямо, но, к сожалению, вверх по склону, забирая все круче. Уже не просто большие, а гигантские деревья плотнее смыкали свои ряды по обеим ее сторонам. Вечерело. В грозно сгустившихся сумерках близнецам чудились юркие тени, мерещился хищный блеск чьих-то глаз. Дети ускорили шаг, жались друг к дружке, и все им казалось – снует кто-то вокруг, а глазами его никак не ухватишь.
Нет уж, как ни спеши – придется, видно, в лесу ночевать. Стали посматривать, где бы получше. Мампо до того утомился, что повалился бы и на камень, лишь бы скорей.
– Давайте здесь. Отличное место.
– Что в нем такого отличного?
– Ну, тогда вон у тех больших корней.
– Нет, Мампо. Там нас легко заметить.
– Разве нас кто-нибудь ищет?
– Не знаю. Может, и никто.
Бомен спохватился, прикусил язык, да поздно. Однокашник задергался, начал подпрыгивать и озираться при любом шорохе. Потом не то разглядел что, не то пригрезилось – и вовсе забегал по кругу, пока товарищ не поймал его за плечи. Мампо затих, но продолжал трястись как осиновый лист.