Побег из Рая
Шрифт:
Я продолжал разматывать бумагу. Конвоир остановился возле меня и молча наблюдал. Наконец, я увидел две серебристые селёдки такие, наверно, можно было купить только в спецмагазине.
Двое суток поезд тащился до Петразоводска, подолгу останавливаясь на каждой станции. Конвой, на беду, оказался зловредным. Долго пришлось требовать, чтобы вынесли бачок с питьевой водой. С оправками дело обстояло ещё хуже. Зеки теряли терпение, заполняли уриной шапки, ботинки или целофановые кульки и всё это ложили под лавки. Я впервые увидел, как доведенные до отчаяния заключенные на полной скорости
28
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПЕТРОЗАВОДСК
Пролетели ещё два месяца. Мы снова были в карантинной камере Петрозаводской тюрьмы. Её построили в 1862 году и называли тюремным замком, а я бы назвал её дырой с очень толстыми стенами и всеми видами вшей. В камере на двадцать квадратных метров где под стенкой стояли двухъярусные шконки, было человек сорок.
Нам, вновь вошедшим, не было места и мы стояли на влажном заплеванном полу. Маленькое открытое окно едва пропускало свежий холодный воздух. Табачный сизый дым зависал в камере, зловеще воняло потом и кислой тюремной грязью. Зеки гадали или раскидают их завтра по камерам или придется сидеть в этой вони несколько дней.
К середине ночи многие уже устали стоять и сели на грязный пол. Я заметил крохотное место на краю шконки и поспешил его занять. Боясь потерять это место, я так и сидел до позднего вечера следующего дня.
— Шурик! Кого я вижу!… А я-то думал ты давно на больничке валяешься! — радостно встретил меня седоволосый Мишка Брыков.
— А что у тебя нового? — бросая вещи на шконку спросил я.
— Всё ещё ловят эту стерву, так что ничего нового.
— Ты как? Где ты был?
Пока я рассказывал о своей поездке, ребята перестучались через стенку с соседями и весть о нашем с братом возвращении дошла до Бориса.
После того случая, когда у меня перехватили записку и вручили её следователю, я придумал как шифровать текст. Это был стишок из ста букв, с помеченными над буквами цифрами. Теперь мы писали в своих записках столбики цифр и, идя на прогулку, быстро прятали записки под лестницу. Одна записка была от Бориса. Он просил в ней, чтобы мы, если через полгода будем уже на свободе, ждали его и без него за границу не уходили.
Заканчивался 1974 год. Следователь Ефимов больше нас с братом не вызывал на допросы. Анатолий не переписывался с нами. Я знал, что его и Бориса познакомили с судебными документами и впереди у них был суд. В январе 1975 Верховный суд Карельской АССР приговорил Бориса к двум с половиной годам лишения свободы с пребыванием в колонии общего типа, а Анатолия — к трём.
Мне и брату тоже принесли постановление суда. Нас направляли на принудительное лечение в Днепропетровскую больницу специального типа. Я таил в глубине души маленькую надежду, что этого не произойдет, однако слова брата сбылись.
Была весна. Таял снег. Менялись времена года, менялись люди в камерах. Давно уехали на зону Борис и Анатолий. У седоволосого Мишки Брыкова все было по-прежнему, гноился на животе свищ и во Всесоюзном розыске была обвиняемая
— Ждем разнорядку.
Целые дни я читал книги из тюремной библиотеки или слушал истории своих сокамерников. Однажды вернулся в камеру после допроса худой паренёк, воришка велосипедов. В камере его спрашивают:
— Где был?
— В профилактической комнате.
– Это что-то новенькое! Что ты там делал?
— Как что? Следователь сказал, что мне нужно посетить комнату для профилактики чтобы я лучше себя на допросах вел.
— Ну и как, посетил? — допытывались в камере.
— Да… Там следователь мне по бокам надавал и сказал, что так надо, а потом допрос начал, — совершенно серьёзно ответил воришка, не понимая почему все в камере смеются над ним.
Другой воришка со своими приятелями выломал сейф в какой-то конторе. Они не были медвежатниками, поэтому не смогли вскрыть очень тяжёлый сейф сразу и решили тащить его в лес. Там всю ночь вскрывали его камнями, монтировкой. Наконец, сейф сдался. Дверка распахнулась и легкий ветерок начал разносить по лесу никому не нужные конторские бланки, правда, грабители в насмешку за труды нашли там одну пятирублёвую купюру.
У других были не столь смешные истории. В хозобслуге работала молодая женщина-заключенная. Ей дали четыре года за халатное отношение, допущенное на рабочем месте. Она была воспитателем в детском саду. Маленькие дети во дворе играли в войну: «русские» взяли в плен «немца» и решили казнить его через повешенье. Как дети задушили ребенка воспитательница не видела. Когда приехала «Скорая помощь» она сказала медперсоналу, что у ребенка был припадок эпилепсии и из-за этого он умер.
В соседней камере сидели более серьёзные заключенные, у которых за спиной была богатая криминальная жизнь и много лет лагерей особого режима.
— Французов… Покажи!!! Курить дадим.
Надзиратели любили доставать зека в этой камере.
— Идите к черту! — кричал на них Французов, он шел через Петрозаводскую тюрьму транзитом на особый режим, добивать оставшиеся восемь лет.
— Французов, да не ломайся, покажи!
И чем сильнее злился и орал на них зек, тем сильнее они покатывались со смеху, история его была не очень смешной. Французов в своей камере отломал кусок стекла от окна и под самый корешок, без всякого наркоза совершенно спокойно отрезал свой член, на забаву всем.
29
ДОРОГА К СУМАСШЕДШИМ
Седьмого мая 1975, наконец, тронулся и наш лёд. В кормушку выкрикнули нашу с братом фамилию:
— На этап! С вещами!
— Удачи тебе, — прощался со мной седой Мишка Брыков.
«Столыпин» шел на Ленинград. Впервые за всё это время мы были с братом в одном отсеке. С нами ехало ещё три заключенных больных туберкулёзом, их везли в лагерную больницу.
— Парни, просите конвой перевести вас в другую камеру, а то заразитесь, у нас открытая форма туберкулёза, — советовали они. Зовем конвой, просим перевести, но всё напрасно, конвою наплевать.