Побег из Рая
Шрифт:
— Ш-ш-ш, не шуми, все спят, — приставив палец к губам предупредил прапорщик.
Мы шли по мягкой длинной дорожке до самого её конца. Здесь в углу стоял стол, за ним сидел контролер-надзиратель. Рядом была камера под №16, моя камера. Здесь было тепло и, по сравнению с ленинградской — уютно, даже металлическая шконка не впивалась в мое тело, на ней можно было лежать.
Проходили дни. Я терялся в догадках, зачем нас сюда привезли.
Мне нравилось ходить на прогулку. Интересно было наблюдать, что делали надзиратели, чтобы заключенные никогда не видели друг друга. Четыре корпуса сходились, образуя большой зал. Здесь в центре, стоял
Мне нравилось сидеть в одиночной камере и трудно было поверить, что от этого можно сойти с ума. Я не хотел уезжать из Лефортовской тюрьмы, к сожалению, на шестой день я снова отправился в путь.
26
ИНСТИТУТ ДУРАКОВ
Путь оказался коротким. Через час я уже был в приемном покое Московского Института судебной психиатрии имени Сербского.
— Хиппи? — знакомясь с делом, не глядя на меня, спросила врач.
— Да!
— Что тебя потянуло идти за границу? — и врач посмотрела на меня.
— Желание своими глазами увидеть как живут люди на Западе, какие там города, — не врал я.
— Но вы перешли границу, совершили преступление.
— Какое это преступление? Мы никого не убили, никого не ограбили. Граница — это такая же земля, как и та, на которой мы родились, это просто условность! — ответил я ей.
— Пройди в ту комнату, — указала она на дверь, где меня уже поджидала старушка-нянечка. Старушка завела меня в ванную комнату, приказала раздеться и залезть в ванну с теплой водой, затем она переодела меня в чистую больничную пижаму коричневого цвета и повела в 4-е отделение. Это отделение числилось за КГБ и состояло из одной большой комнаты и двух рядом с ней поменьше. Двери в комнаты были со вставленными для наблюдения окошками. На одном из них было нацарапано: « Долой КПСС!»
Большое окно было без решётки и наполовину снизу закрашено белой краской. По стенкам стояли большие больничные кровати, около окна — старенький круглый стол.
Нянечка показала мне мою кровать и принялась расспрашивать меня, а я ей рассказывал, за что сижу в тюрьме. Она сердечно сочувствовала, охала и ахала и даже хваталась за сердце, она была отличной актрисой.
— Ничего… побудешь у нас, а потом домой поедешь. Подумаешь, ребята попутешествовать захотели! Что здесь такого?
В это время вернулись с прогулки обитатели палаты и разговор прервался.
Их было четверо. Вместе с ними в палату
Я быстро познакомился со всеми. Самого старшего звали Альдигис с фамилией, как у француза, Жипре. Он был литовцем, ему было лет за пятьдесят, говорил он с мягким прибалтийским акцентом. У него был невероятно большой срок — двадцать пять лет, который он получил, как литовский националист, оказавший сопротивление советской власти. Он отсидел в лагерях уже семнадцать с половиной лет и прибыл в «Сербский» прямо из лагеря.
Самым молодым из четверых был Иван Бого, с Украины. Он дезертировал из армии, решив бежать на Запад через Чехословакию. Граница находилась в сорока семи километрах от его части. Бого с товарищем перешёл границу, и они решили отдохнуть, находясь в километре от спаханной полосы, по ошибке думая, что они уже в Чехословакии. Здесь их и задержали.
И ещё было два москвича. Игорь, лет тридцати, с пышной черной шевелюрой и бородкой, обвинявшийся в том, что реставрировал и продавал картины иностранцам, это было очень серьезное обвинение — до пятнадцати лет лагерей.
Вторым был пожилой Миша, часто напоминавший, что он, как и Игорь, еврей. До ареста он работал в торговом представительстве при посольстве Советского Союза в Канаде. Застав с любовником свою супругу, он в порыве ревности зарубил его, а её покалечил. Было видно, что он сильно переживал из-за этого и постоянно повторял:
— Меня, наверно, расстреляют.
В этот же день меня вызвали на беседу к врачам. В кабинете сидели люди в белых халатах: заведующая 4-го отделения профессор Маргарита Феликсовна Тальце, рыжеволосая врач Зинаида Гавриловна и третий врач — Альфред Габдулович.
Врачи пили чай из белых фарфоровых чашек и, как бы разговаривая межу собой, задавали мне вопросы.
— Кто твой кумир? — спросила профессор.
У меня не было кумира. Я подумал, раз профессору нужен кумир, пожалуйста, получайте:
— Мик Джагер из группы «Ролинг Стоунс», — ответил я.
— Зачем ты себя порезал в военкомате? В знак протеста или в армию не хотел идти? — отпивая из чашки чай, с иронией в голосе, улыбнувшись спросила она.
— Да, в знак протеста, — сказал я неправду. — Я против военных и войн. Я хочу, чтобы люди во всех странах мира отказывались служить в своих армиях.
Так считали хиппи, но только не я.
— Знаешь ли ты, что переход государственной границы-это преступление? — продолжала задавать вопросы профессор, два других врача делали пометки в своих тетрадях.
— Конечно, нет! Мы перешли границу с целью попутешествовать. Граница между государствами должна существовать только с одной целью — распространять собственные законы, к примеру, законы Украины и России, а границу мы пересекаем свободно.
— Это одно государство — Советский Союз! — возразила рыжеволосая врачиха. — Даже звери имеют свои границы и ревностно их охраняют! А как же люди могут жить без границ? — продолжала она.
— А как хиппи в Непал ездят? — перебил её я.
— Что вы собирались делать за границей? На какие деньги жить? — продолжала профессор.
— Посмотреть страны, города, а потом вернуться домой в Кривой Рог, а жить мы собирались за счет случайных заработков или примкнуть к хиппи.
— У тебя кто-нибудь в семье болел психическими заболеваниями? — задал вопрос Альфред Габдулович.
— Да, конечно! — уверенно ответил я.
— А кто именно был болен? — серьезно спросил врач.