Побег из волчьей пасти
Шрифт:
— Ковер! — приказал я, ткнув пальцем в освободившееся место.
Хозяин суетливо закивал и умчался. Через минуту вернулся с рваным ковровым покрывалом и парой одеял, по которым ползали вши.
— Унеси эту дрянь! — остановил я хозяина и сказал, обращаясь уже к Эдмонду. — Схожу, бурки принесу. И наши миски. И остатки сванского арака. Ложки им протрем. У тебя ложки есть? — спросил у хозяина строгим тоном, не терпящим возражений.
Он бодро закивал.
— Что в котле?
— Лобио, уважаемый князь!
Я не возгордился. Вспомнил, что в Грузии
Через пять минут, устроившись с относительным комфортом на бурках, мы хлебали густой лобио. Макали в него неожиданно вкусный чурек. Я понял, что безумно соскучился по хлебу.
Неожиданно в духане снова воцарилась тишина. На пороге стояли два русских офицера. Оба в шинелях, на одном — фуражка, полностью, включая козырек, затянутая белым чехлом. Оружия в руках они не держали. Спенсер положил руку на мохнатый чехол с винтовкой.
[1] Вероятно, Косте был знаком обычай эпохи Возрождения использовать живых горностаев как блохоуловитель.
[2] Похожую фразу в XX веке стали приписывать Вольтеру. На самом деле она принадлежала Эвелине Холл («Друзья Вольтера» 1906 г.). Она звучала так: «Я не согласен ни с одним высказанным вами словом, но готов умереть за ваше право это говорить.»
[3] Коста ошибался. Многие посетили Черкесию до приезда Спенсера, в том числе, британцы. И оставили свои записки. Наиболее известные принадлежали Тетбу де Мариньи. Но была и шотландская баптистская миссия, руководитель которой, А. Патерсон, объездил многие земли внутренней Черкесии. Что же касается Спенсера, он просто из тщеславия ввел в заблуждение своих читателей, объявив себя первым иностранцем, чья нога вступила на земли адыгов.
Глава 20
Армянин обманет самого шайтана
Русские так же, как и мы, замерли, потрясенные обстановкой, согнулись, чтобы не угореть, оглядели зал. Можно было теперь со стороны посмотреть на пантомиму, разыгранную нами при входе. Еще более опешили, заметив нас. Зашептались и пулей выскочили вон.
Я хмыкнул. На кой черт офицер натянул чехол на козырек? От дождя его прикрыл?
— Они побежали за подмогой! — Спенсер по-прежнему не убирал руку с винтовки.
— Эдмонд! Какая подмога! Здесь нет ни русских гарнизонов, ни патрулей. Это проезжие. Увидели черкесов, испугались и убежали.
— Тогда они доложат по команде, и за нами вышлют погоню!
— С какого перепуга? Разве у нас на лбу написано, что мы немирные горцы? И что ты так вцепился в винтовку?! Больной рукой! Убери. А то еще застрелишь кого ненароком.
Эдмонд продолжал сомневаться. Но руку убрал.
— Эй, духанщик! Подойди! — я решительно вошёл в роль князя.
Хозяин подскочил к нам, утирая пот со лба. Его потрясывало. Видимо, от него не укрылись воинственные приготовления Спенсера. Не дожидаясь моих вопросов, он затараторил:
— Это случайные гости! Мимо ехали!
— Часто здесь русские появляются? — спросил я спокойно.
— Очень редко, очень! Ваши — гораздо чаще!
Под нашими, думаю, он понимал карачаевцев. На сванов мы никак не тянули, несмотря на мою шапочку. Тот факт, что Спенсер, в глазах грузина, превратился в черкеса, тянул на хорошую шутку.
— Спроси его, где в Кутаиси армянские купцы обитают? — попросил меня Эдмонд.
— Везде! — развел хозяин руками.
— Зачем нам армяне-купцы? Будем искать проводника-коробейника, как советовал Гассан-бей? — спросил я Эдмонда, когда духанщик удалился.
— Есть вариант получше! У нас есть, где остановиться. Купец Никол, его мне рекомендовали черкесогаи из «тхамада» на Кубани. Пойдем спать на воздух. Лучше в конюшне на соломе, чем в этом духане!
Я хмыкнул. Название «духан» обрело для меня несколько иной смысл после посещения этого совсем незлачного места. Кутить тут никак бы не вышло. А вот духом недобрым пропитаться — запросто.
… К полудню добрались до Кутаиси.
Я поймал себя на мысли, что, начиная с перевала, мне все чаще и чаще приходят в голову мои грузинские воспоминания. Вот и сейчас я невольно стал сравнивать свои первые впечатления с картинкой Кутаиси моего старого-нового настоящего. И вынужден был признать: что в начале XXI века, что сейчас город на Риони был дыра дырой. Сейчас — в азиатском антураже.
Узкие грязные улицы. Дома в восточном стиле, призванном не восхитить прохожего, а спрятать от его глаз частную жизнь. Крытые галереи, на которых восседали с трубками пребывающие в праздности горожане. Ни одного дома европейского образца. Быть может, где-то в центре, где сидело русское начальство, что-то и было. Но мы по понятной причине туда не жаждали попасть.
Сонное захолустье — такое определение приходило на ум. Лишь торговая улица, заполненная покупателями и торговцами, несколько скрашивала картину. Узкая и кривая, она была плотно заставлена открытыми лавками и развалами с фруктами, овощами и орехами. Все было выставлено на показ — стрижка голов и бород, приготовление плова, выпекание лавашей и пури, пошив одежды, чеканка серебра, ремонт чувяков и сапог, торговля кашемиром.
Я загляделся на выставленные на продажу папахи и черкески. Но Спенсер обратил мое внимание на другое. Он указал мне на кузнеца, подковывавшего лошадей. Я хмыкнул: в Черкесии лошадей не подковывают.
— Мы с тобой отвыкли от этого зрелища!
— Боже, Коста! Они используют вместо гирь камни и деревяшки! И веревки! — обескуражено воскликнул Спенсер, показывая рукой на способы взвешивания товара в местной торговле.
Первый лавочник, к которому мы обратились, тут же указал нам на дом купца Никола. Лавок он не держал. У него, как оказалось, был куда более солидный бизнес. Он занимался торговлей золотом и серебром и имел широкие связи от Черкесии до Персии и Турции. С горцами он знался через свою жену. Все это нам поведал словоохотливый лавочник.