Побережье Сирта
Шрифт:
— Ведь он же погасший, — прошептал Фабрицио самому себе, словно озадаченный неразрешимой для него загадкой. От его веселости не осталось и следа. До нас донеслось первое слабое дуновение поднимающегося в преддверии ночи ветра; на мостике сразу похолодало. Над нами с криками пронеслась последняя туча летящих на запад морских птиц; на опустевшем небе вокруг таинственного дыма сгущалась тьма.
— Давай остановимся, — сказал Фабрицио, резко хватая меня за запястье. — Не нравится мне этот вулкан, который вдруг решил пробудиться по случаю
Я посмотрел ему в глаза, и на какой-то миг в моем сердце тоже поселилось сомнение. Голос Фабрицио, наполнившийся тенями и дурными предзнаменованиями на пороге недоброй ночи, прозвучал для меня как серьезное предостережение; настроение у меня, после того как спала дневная лихорадка, было тревожное. Такое было ощущение, словно порвался какой-то покров; попятное движение Фабрицио ставило меня лицом к лицу с неприкрытым безумием начатой авантюры.
— Что скажет?..
— …Марино, не так ли? — докончил я за него чересчур ласковым голосом.
Я вдруг почувствовал, как во мне нарастает холодная злость. Фабрицио, можно сказать, рубил по живому, и до меня вдруг дошло, что я, лукавя с самим собой, всю ночь упорно заклинал это имя.
— …Весьма досадно, дружище, — просвистел я сквозь зубы, — что когда человек боится, то он прячется за имя Марино.
В этот момент я отрекся от него; только теперь все было окончательно сказано: путь освободился, ночь открылась. Фабрицио все понял, и тут произошло нечто неожиданное: он на мгновение выпустил штурвал и вдруг, как если бы он был один, перекрестился, словно отвращая святотатство.
— …Марино не боится… — прошептал он затухающим голосом.
— Прямо на восток! Полный вперед, — заорал я сквозь поднимающийся ветер в ухо Фабрицио. — Ночь нас прикрывает. А потом подбросим угля и еще до рассвета будем вне пределов видимости… — Однако мой голос словно терялся по дороге, словно замедлялись все его вибрации; он походил на человека, идущего в полусне.
— Ты знаешь, что делаешь, Альдо, — произнес он своим детским голосом, где ужас смешивался с нежностью… — Но теперь это уже совсем другое дело, — добавил он, решительно вставая. — Я должен пойти отдать кое-какие распоряжения.
С наступлением темноты экипаж занял боевые позиции. Во время этого необычного церемониала передо мной в колеблющемся свете потайного фонаря мелькали лица, на которых читалось стремление сохранять неловкое достоинство. Фабрицио вызывал матросов по одному и твердым голосом объяснял каждому его задачу; последние учения подобного рода имели место на «Грозном» в самые что ни на есть незапамятные времена, и воспоминаний о том, как
— Ты считаешь, что это серьезно, Беппо? — прошептал где-то внизу озадаченный силуэт.
— Занимайся своим делом, — отрезал насмешливый голос. — Кончилась вахта на конюшнях, настало время посмотреть что к чему.
— Сейчас самое время этим заняться. Похоже, они там слишком расшевелились. А море, как сказали в Синьории, море принадлежит всем. Старине «Грозному» тоже нужно немного проветриться.
Послышался гул всеобщего одобрения.
— Да нет же, деревенщина, открой сначала затвор! — проворчал кто-то отчетливо на носу, посреди приглушенного смеха.
Потом все опять стихло.
— Видел, как они раскурили свою трубку, — заключил голос где-то вдалеке. — Будет где погреться.
Фабрицио опять занял свое место рядом со мной на капитанском мостике. Он насвистывал, словно для того, чтобы приободриться в окружавшей нас темноте, но я догадывался, что в настроении этого беспечного, этого еще столь юного существа опять произошла какая-то перемена: теперь он командовал «Грозным» в условиях потенциальной опасности, и рвение команды, ее жизнерадостность воодушевили его.
— Я за них отвечаю, — сказал он мне, — так что нужно смотреть в оба. К нашему счастью, ночь будет очень темная, — продолжал он, постепенно успокаиваясь, — это уменьшает риск. Да и к тому же — тут наш главный козырь — они, скорее всего, основательно утратили привычку к любознательности.
Между тем дым уже давно растворился в черном небе. На горизонте вырисовывались тяжелые завитки больших грозовых туч, сливающихся на уровне моря с остатками мертвенно-бледного дневного света.
— А теперь скажи мне, Альдо, — вновь заговорил он с неуверенной интонацией в голосе, — это, может быть, не мое дело, но все-таки что ты хочешь разглядеть там в такой близи?
Я открыл рот, как бы собираясь отвечать, но голос замер на полпути, и в темноте на лице у меня появилась рассеянная улыбка. Он, мой брат, стоял совсем рядом со мной, но у меня не было слов, чтобы объяснить ему то, что Марино или влюбленная женщина прочитали бы во взгляде. То, чего я хотел, не имело названия ни на одном из существующих языков. Подойти как можно ближе. Не быть в стороне. Растратить себя в этом свете. Прикоснуться.
— Ничего, — сказал я ему. — Простая разведка.
Теперь судно шло с погашенными огнями в густой ночи. Луна спряталась за поднявшимися высоко в небо тучами. Фабрицио не ошибся: удача была с нами. Мысль моя летела впереди одержимо пробивающего чернильную стену корабля; мне казалось, что я ощущаю, как впереди вершина стремительно увеличивается в размерах, вырастает из поглотившей ее подозрительной темноты, и мои руки то и дело непроизвольно начинали скользить вперед, с той же нервозностью, как у человека, который пытается нащупать в темноте стену.