Побеждённые (Часть 1)
Шрифт:
Елочка озабоченно смотрела на нее, и чувство неприязни опять перемешивалось в ней с чувством жалости.
– А как здоровье?
– спросила она.
Анастасия Алексеевна поднесла руку к голове.
– Нехорошо... Все что-то мерещится. Темноты боюсь, одна в квартире оставаться боюсь. На днях соседи поразошлись, и от единой мысли, что я в квартире одна, такой на меня страх нашел, что я выскочила пулей на лестницу, а дверь, не подумавши, захлопнула. Ключа при себе у меня не было и два часа это я на лестнице в одной блузке продрожала, пока соседи не подошли. Странные рожи какие-то лезут: раздуваются, ползут из углов. Только и мысли, что, как сейчас, там на сундуке надуется страшный лиловый старик, повернусь,
– Да, вздрогнула, ведь это кощунство - плюнуть на портрет человека и то непростительно, а Дары - святыня! Зачем же вы?
– А сама не знаю, зачем. Так просто. Тогда все нипочем было - бегаю да хохочу, а вот теперь расхлебываю. Кабы муж другим человеком был, думается мне, ничего бы теперь со мною не было - Крымская история очень уж нервы поиздергала. Помните, говорили мы с вами про Дашкова, поручика? Я фамилию его тогда вспомнить не могла?
Елочка мгновенно выпрямилась, как струна.
– Помню. И что же? Его видели?
– Представьте! Как раз ведь толковала, что его никогда не вижу, да тут-то и увидела!
– Как это было?
– Брови Елочки сдвинулись, и голос прозвучал строго.
– Разливала я больным чай, а санитарки разносили; после ужина это было; взглянула этак вперед, да за дальним столом вдруг вижу - сидит среди других, в таком же сером халате, что остальные; ну как живой, совсем как живой.
– Однако какой же? Одно из ранений у него было в висок, голова была перевязана. Таким и видели?
– Нет, перевязан не был, а только - он. Помню, след от раны мне в глаза бросился - шел от брови к виску. Кабы не знала я, что убит, подумала бы, что живой. Малость только постарше стал.
– Странно!
– прошептала Елочка.
– Стал старше, зарубцевалась рана... На галлюцинацию не похоже. Неужели же не подошли, не заговорили? Не справились в палатном журнале? Анастасия Алексеевна, отвечайте же мне!
– Испугалась я, Елизавета Георгиевна. Помнится, чашку выронила и расколола. Засуети-лись санитарки; дежурный врач подошла и спросила, что со мной, а когда я снова в ту сторону взглянула - никого уже за столом не было.
– Ну, а на другой день?
– А на другой день я уже не работала - это было в канун расчета.
Мысль Елочки работала лихорадочно быстро: если бы она видела его в один из многих дней, это была бы явная галлюцинация, но его появление в последний день могло произойти оттого, что ему с этого только дня разрешено было выйти в столовую. Неужели в самом деле он? Надо сбегать в больницу "Жертв революции" и справиться,
– А вы там на каком отделении работали?
– Подождите... Вот и не припомнить... Плоха я стала... На терапевтическом.
– Этот случай показывает только одно - подобные разговоры вам безусловно вредны, - сказала авторитетно Елочка.
Раздался стук в дверь, и Анастасия Алексеевна подошла отворить, Елочка услышала ее восклицание: "Ты? Вот не ждала!" Она обернулась на дверь и увидела человека, которого там, давно, в Феодосии, ей приходилось видеть ежедневно в часы работы. Она, как ужаленная, вскочила. Он успел измениться с тех пор: она привыкла видеть его в офицерской форме, а теперь он был в сером помятом пиджаке; не было прежней выправки, слегка облысели виски и какое-то выражение гнусности показалось ей в слегка обрюзгшем лице... Он выглядел теперь почти мещанином.
– Кого я вижу? Сестра Муромцева!
– Что-то прежнее, офицерское, мелькнуло за обликом измочаленного советского служащего: по-офицерски он выпрямился, подходя к ней, щелкнул каблуками и вытянул по швам руки.
Елочка схватила пальто, брошенное нa стуле, и поспешно пошла к двери с гордо поднятой головой... Чтобы она пожала руку предателю Злобину, который выдавал палачам "чрезвычайки" последних русских героев? Никогда! Этой чести он не удостоится!..
На следующий день она забежала со службы домой, намереваясь тотчас отправиться в справочное больницы, и увидела Анастасию Алексеевну, ожидавшую ее в передней.
– А я к вам... Вы ушли, не простились. Не рассердились ли вы?
– как-то униженно начала она. Они прошли в Елочкину комнату.
– Вы вольны принимать у себя кого вы желаете. Странно было бы, если бы я сердилась. Но, я полагаю, вы понимаете, что мне неприятен этот человек.
– Это я поняла, но и вы поймите, что я не могу не принимать его, если он время от времени все-таки приносит мне деньги.
– Совершенно верно, если вы берете от него деньги, вы не можете не принимать его. Но я лично нахожу, что нельзя брать деньги от человека, который помогал большевикам убивать.
– То, Елизавета Георгиевна вы! Вы, известно уже, - первый сорт, отборные чувства! А я о себе не обольщаюсь, - второсортная я. Это как в магазине чая пакеты: этот - цейлонский, этот - экстра, а этот дешевенький. Я и круга не того, что вы: мои родители простые лавочники были. Им невесть какой честью показалось, когда я за врача замуж выскочила. Кабы он кадровый военный был, а не по призыву, мне бы и не видать его, как своих ушей. Зачем я от него деньги беру? Да ведь я, как-никак, с ним прожила двадцать лет, я его от тифа спасла: сколько около него бодрствовала, насильно на постели удерживала... А теперь болею я. Мое состояние никуда не годится, он сам говорит. Почему же не принять помощь? Вот этот... как, бишь его? Дашков, поручик - муж осведомлялся - такого на излечении не было; значит, опять галлюцинации.
– Что? Не было? Не было!
– голос Елочки оборвался.
– А вы, зачем рассказывали вашему мужу?
– Почему же не рассказать? Рассказала.
– Так, очень хорошо! Вы рассказали, а он отправился наводить справки.
– Елочка грозно засверкала глазами.
– Ох, уж вижу я, что вы, Елизавета Георгиевна, опять сердитесь, а вот за что? Ну, пошел, спросил; там просмотрели по книгам за текущий месяц и ответили, что такого не было. Только и всего!
– А зачем он осведомлялся? Ведь не зря же пожилой, занятой человек, таскался за сведениями? Безусловно, он имел цель: он хотел выследить офицера, который однажды каким-то чудом ускользнул из его рук. Допустим, ему сообщили бы, что такой человек был, и при нашей системе протоколирования выложили бы тотчас и адрес, и место работы. Что ж было бы дальше - как вы полагаете?