Побеждённые (Часть 1)

Головкина Ирина Владимировна

– Чудное дело, голубушка!
– заговорила та.
– Сдается мне, что этот гвардеец, Дашков жив. Может, вы что и знаете, да мне не говорите?

– Как так жив? С чего вы взяли?
– Елочка уже овладела собой и была настороже.
– Рассказывайте, рассказывайте все, что знаете!

– Видите ли, Елизавета Георгиевна, пришел ко мне вчера муж. Не в урочное время, приветливый этакий... О том о сем покалякал, а потом давай расспрашивать про поручика. Гляжу - норовит незаметно выведать, ровно кот меня обхаживает. Думает, что я вовсе дура, а я хоть и припадочная, а сейчас смекнула, что ради этого только он и пришел.

– Что ж спрашивал?
– с невольным содроганием спросила Елочка.

– Начал с того, точно ли, что два ранения. Незаметно

этак подъехал вот, дескать, помнишь ли, какие случаи тяжелые бывали? На этом я попалась поддакнула, ну а после насторожилась. Всякие это подробности подай ему: имя да отчество, брюнет или блондин, да верно ли, что красив, да локализацию ранения. Это, говорит, раненый из твоей палаты, мы, врачи, с утра до ночи в перевязочной да в операционной. Перед нашими глазами все равно что калейдоскоп - носилки да носилки... Где уж запомнить каждого! А ты, мол, должна помнить - он лежал долго, сколько ты около него вертелась! Ради вас взяла я тут грех на душу - понапутала! Сказала, что кроме виска ранен поручик был в правую руку, с волосами тоже сбила - уверила, что рыжеватый блондин, а он ведь темный шатен. Ну а имени и отчества я и в самом деле не помню. Потом пристал муж ко мне, точно ли в больнице "Жертв революции" Дашков мне померещился? Может быть, это было у Водников, говорит (оттого, что я примерно в эти дни у Водников замещала). Это мне было на руку: у Водников, отвечаю, у Водников! Нарочно и коридоры, и выходы водниковской больницы ему расписала.

– Поверил?

– Поверил всему, насчет раны только усомнился. Сдается мне, говорит, что путаешь ты что-то! Задыхался он, помнится, - ранение было легочное. Нашлась я и тут: нет, говорю, задыхался Малинин - подполковник, который рядом лежал. Запутался он, заходил по комнате... Потом говорит: "Слушай, ты видишься с сестрой Муромцевой - устрой мне возможность с ней поговорить, позови ее и сообщи мне. Я бы порасспросил ее незаметно. Я твоей памяти не очень доверяю. Мне, говорит, в научном докладе нужно сослаться на легочное ранение с оперативным вмешательством - не достает фамилии. Устрой это мне, только ей ни слова - навяжешь ей свое, коли натрещишь, а мне важно первое ее слово - свежий след в памяти, поняла?" - "Поняла", - говорю, а сама, как только он ушел, сейчас к вам. Знал бы он, какая передатчица, может, поколотил бы меня!

– Он не должен знать и не узнает, - твердо сказала Елочка.- Ну, спасибо вам, дорогая. Я приду завтра же. Постараюсь быть приветливой, говорить буду то же, что и вы. Перепутать его с Малининым вы удачно придумали, только, пожалуйста, уж стойте на своем, не подводите! Он может начать проверять нас на клинических деталях, на уходе. Все, что вспомните про Малини-на, относите к Дашкову, и наоборот. Не спутайтесь, пожалуйста, не спутайтесь!
– она нервно ходила по комнате,

– Спутать не спутаюсь, а только хотела я спросить вас... Стало быть, жив Дашков, коли розыск идет?

Елочка молчала, обдумывая ответ.

– По всему видать, что жив, - продолжала Анастасия Алексеевна, - и понимаю уже я, что дорогой вам. Жених ваш или, может?..

Красные глаза с любопытством поворачивались за девушкой.

Елочка, все так же молча, завернула остатки колбасы и масла и прибавила к этому неначатый пакетик чаю.

– Вот, возьмите с собой, а теперь я с вами прощусь. Мне пора на дежурство собираться. Итак, до завтра!

– До завтра! Да вы не беспокойтесь, Елизавета Георгиевна! Сделаю, что смогу! Видите, как привязалось ко мне это имя. Теперь, если что случится с этим человеком - если поймают да к стенке, - ведь он от стенки прямо ко мне, уж ведь я знаю. Счастливая вы, Елизавета Георгиев-на, счастливая, что спите спокойно, что ничего-то у вас на совести нет. А я вон с таким Иудой связалась и духу не хватает разделаться.

Она вышла. Елочка стояла не шевелясь.

Глава двадцать четвертая

Олег стоял у телефона, обсуждая с Асей планы на ближайшие дни; а Надежда Спиридонов-на, нетерпеливо вздыхая, демонстративно прохаживалась тут же. Забыв

об учтивости, Олег ничего не замечал, и счастливая улыбка не сходила с его губ. Как только он повесил трубку, Надежда Спиридоновна тотчас протянула к ней руку, похожую на лапу аиста. Но как раз в эту минуту раздался телефонный звонок, и девичий голос спросил: "Можно Олега Андреевича?" Старая дева с легким шипением окликнула уже удалявшегося донжуана и пробормотала что-то о том, что для таких длительных разговоров с девицами телефон следовало бы иметь свой собственный, а не общего пользования, но Олег, по-видимому, пропустил это мимо ушей.

– Я слушаю, Елизавета Георгиевна! Рад слышать ваш голос! Дело? Приду с удовольствием. Когда прикажете? В воскресенье я целый день занят. В понедельник? Прекрасно, я буду.

Надежда Спиридоновна только плечами пожимала: "Боже мой, второе рандеву! Современные девушки совершенно бесстыдны!"

Олег почти тотчас очень галантно попросил у нее извинения и, отыскав ей по справочной книжке требуемый номер, принес к телефону для нее стул. Этим он в два счета восстановил пошатнувшуюся благосклонность.

В комнате его ждал сюрприз: там, за письменным столом Мити, расположилась, как у себя дома, Катюша. Она, видите ли, записалась у себя на службе в кружок французского языка и первые два занятия уже пропустила... Так не может ли он помочь ей? Было ясно, как Божий день, что французский язык только предлог... Не желая оказаться с Катюшей наедине, Олег, не входя в комнату и прислонясь к косяку открытой двери, старался "отбить атаку", ссылаясь на недостаток времени. Попросту выставить ее он не мог. "Не позавидуешь тому, кто клюнет на эдакую дуру, - думал он, оглядывая Катюшу и слушая ее стрекот.
– Уж лучше пойти к "прости Господи", там, по крайней мере, заплатил и ушел, а с этой... Изволь выслушивать всякий вздор. А голос до чего противный!" Проходившая к себе Надежда Спиридоновна оглядела их с таким удивлением, что Олег закусил губы, чтобы не рассмеяться. Зато Нина, пробегая по коридору, обменялась с ним взглядом, говорившим: "Что, пора выручать?" Через минуту она выискала предлог и позвала Катюшу в кухню.

– Благодарю вас, - сказал он, когда Нина пробегала обратно.

– Не стоит благодарности!
– засмеялась она.

Олег взялся было за книгу, но как раз, словно стайка воробьев, налетели Мика и двое его друзей "зубрить" дарвинизм, и Олег, уступив им поле действий, пошел на кухню. Там было очень оживленно. Аннушка в белом переднике пекла пышки из белой муки на молоке! Около нее в ожидании подачки разложили хвосты кот и щенок, а позади них, томимый, по-видимому, теми же надеждами, расположился Вячеслав с неизменной тетрадью. Олег присоединился к обществу, усевшись с книгой на подоконник. В этой квартире Аннушка являлась самым зажиточным элементом. Все прочие по сравнению с ней были просто голь перекатная. У Аннушки водились крупчатка, сало, квашеная капуста и тому подобные деликатесы советского времени. По воскресеньям она неизменно пекла пирог; если она жарила блины, то они плавали в масле. Нередко она отливала в миску собаке великолепных щей и такой щедрой рукой, что вызывала завистливые взгляды по адресу собаки со стороны молодого, полуголодного мужского населения квартиры. Она была не жадная и постоянно раздавала половину. Так и в этот раз: вытащив из духовки лист, на котором сидели красиво разрумянившиеся пышки, она тотчас отложила две для Мики и Нины, а затем обратилась к Олегу и Вячеславу, которые пользовались ее особенной симпатией:

– Забирай кажинный ту, какая на его глядить.

Олег взял небольшую с краю, Вячеслав - самую крупную и, уписывая ее, нахваливал:

– Эх, вкусно! Душа вы человек, Анна Тимофеевна!

На пороге показалась Катюша.

– Чего выползла? Никто здесь по тебе не соскучился!
– тотчас напустилась Аннушка.
– Глаза б мои на тебя не глядели! Опять свою линию гнешь? Крути с кем хочешь, а мальчиков моих не трожь!

Олег невольно улыбнулся при мысли, что он кому-то может показаться мальчиком.