Побежденный
Шрифт:
В обычных условиях Грутце принялся бы разносить подчиненного за столь несолдатский ответ, однако теперь он был обескураживающе спокоен. Это слегка действовало на нервы. Бремиг нарушил молчание.
— Мы понесли потери. Убитыми. Проклятые итальянцы. Грутце слегка кивнул, но взгляд его был обращен в оливковую рощу.
— Винтершильд!
Ганс услышал свою фамилию, но не отозвался.
— Винтершильд!
Это был голос Грутце. Ганс не отозвался снова, но поскольку в голове у него не было мыслей, их заменило воспитание. Он заковылял вверх по склону, с
— Прошу вас, я хочу выпить коньяку со своими офицерами.
Время уходило. Ганс еле сдерживался.
— Вы хотите, чтобы я преследовал партизан? — запинаясь, спросил он.
— Не к спеху, — ответил Грутце.
Это походило на язвительную насмешку, особенно при отряде броневиков с молчащими пушками.
— Если нужно, я отправлюсь один — только прикажите! — неожиданно выкрикнул Ганс.
— Куда? — спросил Грутце.
— В погоню за партизанами.
Неужели это нужно объяснять? Или генерал лишился разума? В армии безопаснее не замечать тонкостей, принимать все за чистую монету и объяснять самоочевидное.
— Наполните стаканчики. Нужно прикончить фляжку. Прозит!
Когда генерал заботится о добром здравии подчиненных, спорить не положено.
— Прозит, герр генерал, — ответил Ганс.
— Прозит, — произнес Бремиг. Солдаты хмурились.
— Коньяк хороший, вы не находите? — спросил Грутце. — Я нахожу немецкий коньяк во всех отношениях равным французскому, а то и получше.
— Я не знаток, — ответил Ганс.
— Во всяком случае и тот и другой лучше итальянской граппы, — заметил Бремиг. Грутце весело рассмеялся и в последний раз наполнил стаканчики, тщательно разлив поровну последние капли.
— За нашу победу! — предложил Ганс, стремясь повернуть разговор в более традиционное русло.
— За нашу победу?
— За нашу победу!
Грутце завинтил фляжку, сложил стаканчики и старательно упрятал все в кожаный футляр.
— Разрешите сказать, герр генерал? — спросил Ганс.
— Конечно.
— Еще есть время настичь партизан. Они потрепали нас таким образом, который… который взывает к отмщению.
— Кто наши враги? — спросил Грутце. — Партизаны или итальянцы?
— Не понимаю, герр генерал.
Грутце заговорил медленно, педантично:
— Оккупируя Европу, мы выказывали столько же милосердия к носившим мундир солдатам, сколько беспощадности к тем, кто оказывал нам сопротивление в гражданской одежде. Сила партизан заключается в том, что они, сделав свое подлое дело, бесследно растворяются среди населения; слабость их в том, что своим безрассудством они подвергают все население опасности. Раз они укрываются под гражданской одеждой, можно ли винить нас за то, что в каждом гражданском мы невольно видим партизана? Я спрашиваю, кто наш враг, партизаны или итальянцы? Ответ
— Тем более оснований преследовать их, — сказал раскрасневшийся от коньяка Ганс.
— Вы все смотрите в долину, ища своего врага. Он никуда не денется. Он здесь. Спешить незачем.
— Где?
— Здесь.
Грутце указал на деревню. И взял у одного из своих людей автомат.
— Посмотрим, кто лучше стреляет, — сказал он и выпустил очередь, промахнувшись по стоявшему на балконе глиняному кувшину. — Я метил в горлышко. Ваша очередь.
Гансу дали пистолет. Он выстрелил, но мимо. От выстрела Бремига кувшин разлетелся в осколки.
— Низковато! — воскликнул Грутце. — Но из нас троих вы оказались лучшим стрелком.
На улицу выбежала белая кошка. Грутце засмеялся и принялся стрелять в нее, она заметалась в разные стороны. Солдаты тоже подняли смех, прыжки кошки были забавными. Она заползла в какую-то решетку.
— Оказалась слишком уж проворной, — сказал Грутце, благодушно приняв свое поражение.
У окна появилась женщина и тут же скрылась. Снова раздался смех.
— Вместе! — крикнул Грутце.
От трех выстрелов стекла окна разлетелись. Смех поднялся снова.
— Это отучит тебя любопытничать, мамаша! — крикнул один из солдат.
Генерал одобрительно улыбнулся. Характер народного юмора служит мерилом боевого духа. Ни у кого не было сомнения в том, что им предстояло. То было просто-напросто заигрывание. Уничтожение, как и любовь, нуждается в тщательной психологической подготовке. Рюмочка-другая в интимной атмосфере. Затем шлепок, щекочущее прикосновение, ласковое поглаживание. Потом нарастающий ритм самого действия.
После краткого молчания, торжественного, как после первого бесконечного пробного поцелуя, молчания, в котором все, кроме глаз, неподвижно, Грутце подал команду:
— Строевым шагом, марш!
Трое офицеров неторопливо замаршировали в ногу, за ними, словно на какой-то сумасбродной охоте, последовали солдаты с перезаряженным оружием. Грутце отсчитывал темп шагов, они стреляли, и но ходу стрельбы шаг невольно ускорялся. Генерал уже не мог отсчитывать темп, действие обрело собственный ритм, каждый действовал сам, в меру своего исступления, и был связан с остальными лишь ощущением соучастия в этом разнузданном ритуале. Быстрее, быстрее, к завершению. Пули расточительно брызгали из раскаленных стволов каждого стального фаллоса.
Через час над деревней стал подниматься дым. Валь ди Сарат нахмурился.
— Этого следовало ожидать.
— Моя собака, — произнес Старый Плюмаж.
Тут часовой увидел маленького, одетого в белое человека, со всех ног бегущего через лес. Он спотыкался, падал, вскакивал и казался обезумевшим. Часовой молчал, пока не разглядел, что это мальчик, и тогда уже окликнул его. Мальчик с расширенными от ужаса глазами упал в объятья часового и разрыдался. Когда он успокоился, его отвели к Старому Плюмажу, и тот сказал: