Побратимы(Партизанская быль)
Шрифт:
В половине одиннадцатого ночи небо оживилось знакомым рокотом моторов наших ЛИ-2. На площадке забегали стартовики. Запылали костры. А самолеты сделали разворот и полетели на восток. Либо сигнал им дали новый, а к нам предупреждение не поспело, либо немцы спугнули чем-то.
Аэродромникам ничего не остается, как ждать: может, разберутся и прилетят вторым рейсом. Ожидание становится тягостным, прежде всего для тех, кто лежит на носилках. И особенно для тяжело раненых старика и девочки.
— Отправить бы хоть их. С сердца свалилась
А в это время подходит новая группа санитаров, на землю опускаются носилки.
— Из какого отряда, хлопцы? Кого принесли?
— Из девятнадцатого. Комиссара Лапкина. Еще одна боевая страница, новая человеческая трагедия, еще один подвиг…
Василий Лапкин и Леня Ребров, симферопольский комсомолец, связной 19-го отряда, решили пробраться в отряд во что бы то ни стало. С боем, но поспеть ко времени.
Пошли.
…Плотный ружейный залп ударил в упор. Лапкин и Ребров упали, как скошенные.
А там, откуда стреляли, послышалось:
— Хальт! Хальт! Рус, сдавайс!
Заскрипели на снегу быстрые шаги.
В ответ резанула автоматная очередь. Это Леня.
Скрип шагов умолк, и вместо него дробно застучали автоматы — справа, откуда был начат обстрел, и сзади.
«Окружают», — определил Лапкин.
— Отходи! Отходи, Леня! — закричал комиссар. Но Леня — свое: шлет одну очередь… другую… «Правильно действует, — подумал Лапкин — надо их отбить, чтоб с тыла не заходили». И стал бить туда же. Потом он развернулся всем корпусом и вдруг почувствовал в колене острую боль. Схватился за ногу — перебита.
А Леня продолжал сражаться. Он уже переместился в низинку, его не видно, но слышна частая дробь автомата — это его работа. А вот и голос Лени:
— Отходите! Отходите!
— Леня! Ты отходи… У меня… нога!..
Слышал Леня, нет ли, но он по-прежнему вел огонь и кричал комиссару, чтоб тот отходил.
«Да, надо поочередно прикрывать друг друга», — подумал Лапкин, пополз назад и скатился в овраг…
Когда подоспели партизаны, Лапкин послал четверых на выручку к Лене.
На медпункте Лапкину наложили жгут. Перелом взяли в лубки.
Принесли Леню. Выяснилось, что первым залпом он был смертельно ранен в живот. Истекая кровью, паренек продолжал сражаться. Через час после перевязки он умер…
А самолеты больше не прилетели. И, как нередко бывает, раненых несут обратно в лагерь — четверка за четверкой, носилки за носилками… Тяжко шагают труженики партизанского леса. А остановившись, чтоб передохнуть, вслушиваются в ночь, улавливая каждый ее звук; где-то бухают гранатные взрывы, строчат пулеметы и автоматы, в небе мерцают огни ракет — один, еще два. Там, в предгорьях, свирепствует фашистская операция «Огонь».
К тюремному смотрителю Ющенко в его комфортабельную квартиру в доме № 7 на улице Желябова вновь явился Алексей Калашников. Только на этот раз уже не кузнецом,
…В доме № 30, что на Феодосийском шоссе, словак Клемент Медо встретился с Эм-эм.
— Драгий приятель, Миша! — деловито говорит Клемент. — Вельми важна улага, что по-русски — задания. Оцо ту е малый листок. Написала его рука не душе грамотна. Алэ гарнише вначали прочитай его.
Михайлеску берет из рук Медо обрывок бумаги и внимательно читает:
— «Миша…»
— Не Миша, а Маша, — поправляет его Клемент Медо. Михайлеску продолжает:
— «Маша. Был ночью Федя. Сказал, всем нужно переказать, нехай собирают хлеба и прочую еду. Чтоб как можно больше. Партизанам. И красноармейцам, которых в лесу дуже много и прибавляеца. Катя». Прочитал и удивленно смотрит на лесного гостя.
— Што эта?
— Этот листок, Миша, надо разумно подсунуть немецкому командованию.
— Зачем? Это видает тайна!
— Ее надо выдать. Карательные дивизии ако можно дольше повинни задержатись на боях с партизанами.
— Что?! — Смуглое лицо Михайлеску выражает крайнее недоумение. — Дивизии пришли делать полный разгром партизанов. Их надо перетянуть туда, на фронт. Иначе они побьют партизанов. Зачем вызывать смертоносный огонь на себя? Ты меня извини, товарищ, но это безумие. Это не можно понимать.
Медо долго объясняет. Он присутствовал на совещании в подпольном обкоме, знает все до тонкостей. Так нужно.
Свою силу партизаны решили показать и нанесением упреждающих ударов.
…В тесной комнатушке полуразрушенного дома прилесного села Толбащ вокруг Федоренко и Степанова столпились бригадные штабисты, командиры и комиссары отрядов. Над светильником — гильзой, сплюснутой вверху, колышется бледное пламя. Полутьма круто замешана на табачном дыму.
— Кончаем разговор, товарищи, — говорит Федоренко. — Самое главное вот что: в поселке животноводческого комбината тысяча восемьсот фашистов. Если дружно ударим, представляете, какая там неразберш получится? Но если дадим им возможность развернуться, то нам достанется. Об этом предупредите всех бойцов и командиров.
Федор умолк. Не нарушают паузы и другие. Мысленно они уже воюют во дворах комбинатовского поселка.
И вдруг в плотную духоту комнаты врывается крик:
— Танки! Танки!
На какое-то время все столбенеют. Будто грохнул взрыв — тут, рядом. Первым приходит в себя Федоренко. Он привычно откашливается и говорит:
— Давайте, товарищи, выйдем отсюда. Там виднее.
Танки ползут от комбината. Они уже в километре, а может, и ближе — точно не определишь в предрассветных сумерках.