Поцелованная богом

Озолс Агата

— Звони, — сказала она.

Подозреваю, чтобы избавиться от меня поскорее.

— Силы и удачи, — сказал я ей.

— Спасибо.

Рыжая развернулась и пошла к подъезду.

— Я все равно буду ждать тебя, — крикнул ей вслед, чувствуя неправильность происходящего.

Так не должно быть. Мужчина не должен провожать на войну женщину, это противоестественно.

Лиза на минуту остановилась, кивнула, стоя ко мне спиной, и пошла дальше.

А я стоял и, как дурак, смотрел ей вслед, впервые в жизни по-настоящему жалея, что ничего не могу изменить.

14

Вот и еще один день подошел к концу.

Потянулась и полезла в карман за сигаретами.

Сколько раз зарекалась бросить курить, но все как-то не получалось. Вот и в этот раз не получится.

Лагерь для беженцев. С точки зрения обычного человека это жуткое место. С точки зрения того, кто бежит от войны, это островок мира и относительного спокойствия. Здесь есть крыша над головой, вода и еда. Медицинская помощь. И безопасность.

Я прилетела сюда неделю назад и работала, не покладая рук. Лагерь большой, людей много, больных тоже оказалась много. Ранения, переломы и просто обычные человеческие болезни, которые никакая война не в силах отменить. Роженицы. Сопливые дети. И далее по списку. Я брала всех. Врачей не так много, как хотелось бы. Все-таки это очень специфическая работа, и не каждый согласится лететь к черту на кулички, в другую страну, где идет война, чтобы выполнять свой врачебный долг. Ведь этим вполне можно заниматься и дома, с девяти до шести, в хорошей клинике и за хорошую зарплату. Среди работающих здесь врачей большинство мужчин. Это тоже понятно, женщинам на войне не место. Я — исключение. Я не просто хороший врач, я самый лучший. К тому же, у меня нет семьи, нет мужа и нет детей. А это значит, что случись со мной что, семеро по лавкам не останутся без матери. Это тоже важно, но гораздо важнее другое — я действительно могу вытащить практически любого больного, я делаю такие операции, за которые другие врачи не возьмутся никогда, и мои пациенты выживают. Поцелованная богом, так меня называют на глаза. Дурацкое прозвище, но я уже смирилась. Людям нужны легенды, им нужно верить в то, что придет чудесный доктор и всех спасет. Поэтому приходится соответствовать.

В лагере есть связь. Не самая лучшая, конечно, но она есть. Поэтому сегодня вечером, я попытаюсь войти в почту, чтобы прочитать очередное письмо от Рокотова.

Он позвонил на следующий день, после моего приезда сюда.

— Не помешал? — вместо приветствия.

— Нет, у меня все тихо.

— Как долетела?

— Нормально. Как ты?

— А что мне сделается? — удивился он. — Кую свои миллионы.

Я улыбнулась, представив его в кузнеце, в кувалдой в руках.

— Я не знаю, что тебе сказать, — прозвучало неожиданно.

— Тогда зачем звонишь? — задала вопрос.

— Рыжая, я не сказал, что не хочу с тобой говорить. Я сказал, что не знаю, о чем.

— О чем обычно говорят с женщинами?

— У меня стойкое ощущение неправильности, — слышу в ответ.

— Почему?

— Я должен быть там, а ты здесь, — звучало немного путано, но я поняла.

— «На его месте должен был быть я», — попыталась отшутиться. — «Напьёшься — будешь». Тебе стоит прекратить рефлексировать.

— Наверное, ты права, — согласился он. — Но все равно это неправильно.

— Тогда не звони мне, — сказала в ответ и тут же пожалела о сказанном.

— Не могу, — судя по голосу, он улыбнулся. — Тянет.

«И меня», — чуть было не ляпнула, но вовремя прикусила язык.

Мы немного помолчали, потом я сказала:

— Мне пора.

— Не буду тебя задерживать.

Еще одна пауза.

— Пришли свою почту, — попросил Рокотов.

— Зачем?

— Буду тебе письма писать, — хмыкнул он.

— Хорошо, сейчас пришлю.

— Ты отвечать мне будешь?

— Буду.

— Хорошо. Тогда жду.

— Пока, — попрощалась я.

— Пока, — повторил он.

Я стала набирать сообщение, думая о том,

почему я вообще стала общаться с Рокотовым.

Он встретил меня у госпиталя через несколько дней после дня рождения Кипреева. Просто подошел с букетом, так, будто встречал каждый вечер. И, глядя на него, мне впервые за долгое время захотелось побыть нормальной. Пообщаться, поехать поужинать. Зачем я поддалась этому желанию? Не знаю. Просто поддалась, и все. Мы ужинали в маленькой пивной, где, по заявлению Рокотова, готовили такие же вкусные колбаски, как и в Праге. Разговаривали. Пили чай. А потом он отвез меня домой и предложил встретиться назавтра. И мне очень хотелось согласиться. Но я понимала, что ничего из этого не выйдет. Что я уже давным-давно перестала быть нормальной женщиной, и именно поэтому была так рада тому, что назавтра меня уже не будет в Москве. За два месяца многое может измениться, и, скорее всего, Рокотов просто забудет меня. Да и мой неожиданный интерес к нему потухнет.

Но он позвонил, и появилось странное чувство. Словно, он не чужой, малознакомый мужчина, а близкий и родной.

Рокотов сдержал свое слово, тем же вечером я читала его первое письмо.

«Привет, рыжая. Все-таки пишу тебе. Писать намного легче. Во-первых, потому, что ты не сможешь меня перебить и бросить трубку, например. Во-вторых, письмо ты прочтешь, когда будешь свободна, и я могу быть уверен, что не отвлекаю тебя.

Я сто лет не писал писем. Пожалуй, с детства. Тогда я писал деду. Только не подумай, что я тебе с ним сравниваю. Ты совершенно на него не похожа, гораздо красивее. Дед у меня был боевым генералом. Все время где-то пропадал, мир спасал. Я писал ему длинные письма, в которых рассказывал все, что происходило в моей мальчишеской жизни. О том, какие оценки получил, с кем подрался, и какая девочка в классе самая красивая. И ты знаешь, он мне отвечал. Не просто отписывался, а находил время, что бы написать нормальное, длинное письмо. И тоже рассказывал о своем житье-бытье. Понятное дело, что многого он написать не мог. Цензура, да и что можно написать восьмилетнему пацану о войне? Но я ждал его писем с нетерпением.

Потом он вышел в отставку и поселился в своем доме, в Подмосковье. Я приезжал к нему каждые выходные и с удовольствием слушал его рассказы о жизни. Я гордился им, мечтал быть таким же, как он. Наверное, родители были против такой жизни для единственного сына, но они не вмешивались. Поэтому я пошел по стопам дела. Военное училище, потом академия, служба. А потом дед умер. И я остался один. Нет, родители никуда не делись, у нас хорошие отношения. Они меня любят, я их люблю. Но без деда, я чувствовал свое одиночество.

С тобой я не его не чувствую. В смысле, одиночество. С тобой мне кажется, что мы знакомы долгие годы. Мне нравится это ощущение, и я не хочу его терять.

Что-то я расписался, как барышня. Надеюсь, я не навел на тебя тоску? Рыжая, ты же ответишь мне? А то, что я, как идиот?

Так что пиши скорее свой ответ, я буду ждать.

И не геройствуй там особо.

Нет, я все-таки чувствую себя идиотом. Никогда в жизни я не желал понравившейся мне женщине силы и удачи. И все равно, силы и удачи»

Я ответила. И письма стали приходить каждый день.

Я настолько привыкла к этой странной переписке, что уже не могла без нее обходится.

Рокотов оказался прав. Писать письма оказалась проще, чем разговаривать, пусть даже и по телефону.

«Почему ты решила стать врачом?» — спросил он в письме.

И я очень подробно рассказала о том, как с яслей мечтала спасать жизни. Никогда и никому я не рассказывала об этом, а вот Рокотову рассказала. Мы многое обсуждали в своих письмах. Единственным исключением был Кирилл. О нем мы никогда не говорили. Как и о том, почему Рокотов ушел в отставку.