Поцелуй Большого Змея

Шехтер Яков

– Одно мне непонятно, почему ты не хочешь ходить ногами, как все остальные ессеи?

Малих внимательно посмотрел на меня. Он явно имел в виду нечто большее, но хотел, чтобы я понял это сам. Я смиренно склонил голову и принялся повторять вслух рассказанные истории.

– Ты не хочешь задуматься над моими словами, – произнес Малих, когда я закончил.

– Но почему вы так решили, учитель?! – воскликнул я.

– Ты боишься, что подумав, тебе придется изменить свое поведение. А ты не хочешь его менять.

– Учитель Малих, я не понимаю, о чем вы говорите!

–

Ты похож на ученика книжников, – ответил Малих, – который переписывал свитки с множеством ошибок, зато очень быстро. Когда его спросили, почему он так спешит, ученик ответил: у меня мало чернил, и я все время боюсь, что они закончатся до того, как я успею дописать страницу.

Вот что я не понимал: когда Енох успел все рассказать Малиху?

Неужели они встретились в коридоре и поговорили? Наверняка, по-другому просто не получается. Ведь вчера было то же самое: не успел я распрощаться с Енохом, как Малих стал говорить о том, что служило продолжением его урока! Нет, они явно беседуют друг с другом, мои учителя, и действуют сообща.

– О чем ты думаешь, Шуа? – прервал мои мысли требовательный голос Малиха. – Давай начнем работать, мы и так столько времени потеряли впустую.

– Впустую, учитель? Но мне казалось, что это и была работа.

– Нет, работа начинается сейчас. Итак… – Малих переключился на свой заунывный тон и начал излагать очередной раздел учения. Дальше урок проходил совершенно заурядно, кроме, пожалуй, его окончания.

– Дабы увязать то, о чем мы говорили в самом начале, – Малих вернулся к обычному тону, и я понял, что работа закончилась, и началось личное общение. – Я расскажу тебе притчу о ессее и сынах Тьмы.

– Какую именно, учитель Малих? Вы уже рассказывали несколько таких притч…

– Этой ты не знаешь. Слушай внимательно.

Много лет назад по Эфрате пронесся слух, будто город намеревается посетить Третий Наставник. Жители сразу начали рассматривать каждого незнакомца, проходящего через ворота. Прошло несколько дней, и по Эфрате пробежали мальчишки, возвещая – он здесь.

На центральной площади толпа окружила высокого человека в белом одеянии, подпоясанного цветным поясом, с длинной бородой и пронзительным взглядом голубых глаз.

– Учитель Малих, – робко спросил я, – но вы же сами говорили, будто Наставник никогда не открывает своего лица на людях.

– Никогда не перебивай рассказчика, Шуа, – невозмутимо ответил Малих. – Итак, толпа окружила незнакомца и стала умолять его благословить город. Ведь даже сынам Тьмы известна великая сила, заключенная в благословении главы обители Хирбе-Кумрана.

– Хорошо, – согласился незнакомец и повел их на вершину одного из холмов Эфраты.

Он уселся на самой вершине и замолк, молитвенно воздев глаза к небу. Вскоре на холме собрались почти все жители города. Дома остались лишь больные, старики и малые дети. Целый час толпа просидела в благоговейном молчании, и вот, наконец, незнакомец поднялся со своего места.

– Я вижу, что вы терпеливо ждали благословения, – сказал он. – Надеюсь, что Наставник, только что посетивший ваш город, произнес все необходимые слова. Теперь, когда он покинул

Эфрату, моя работа тоже завершена.

– Значит, ты все время водил нас за нос, – возмущенно загудела толпа. – А мы-то думали, что ты и есть Наставник!

– Ну какой из меня Наставник, – развел руками незнакомец.

– Так кто же ты?

– Я… Я – приманка.

Малих замолк. Звуки его голоса несколько коротких мгновений висели в сером воздухе, а потом рассыпались и пропали.

Глубокое безмолвие Хирбе-Кумрана заполнило комнату до самого свода. Сладостное, благословенное безмолвие. Я даже не представлял, что тишина может быть столь желанной и благодатной. Темнота позволяет размышлять, о чем угодно, а молчание не мешает сосредоточиться на учении. Ессей, идущий путем праведности, должен пребывать в безмолвном сумеречном уединении.

Теперь я понял, почему Наставники спрятали обитель под землей. Прошло совсем немного времени с тех пор, когда шумный мир моего детства остался за пустыней и высокими воротами Хирбе-Кумрана, а я уже не представлял, как можно целый день подвергать свои уши беспощадному раздражающему гулу.

– Иди, Шуа. Не отвечай ничего. Просто иди и думай. И пусть Свет, который сияет над твоей головой, поможет тебе понять.

– Что понять, учитель Малих?

Он улыбнулся.

– Есть слова, которые не произносят. Или их понимают самостоятельно, или…

Он сделал длинную паузу.

– Или никогда не понимают. Но к тебе-то это не относится. Иди, иди Шуа.

Урок закончился раньше обычного, и поэтому Шали еще не пришел. Я не стал его дожидаться, а быстрым шагом двинулся по коридору. Пройдя около половины расстояния до моей комнаты, я достал из-за пазухи шарик и движением ладони зажег его. В то мгновение, когда зеленый огонек вспыхнул над моей головой, мне показалось, будто сзади доносится звук осторожных шагов. Я мгновенно обернулся и успел заметить черную тень, мелькнувшую за изгибом коридора. Не раздумывая, я бросился вдогонку, но за изгибом, разумеется, уже никого уже не было. Возможно, мне все это просто почудилось, когда глаза переходили от другого зрения к обыкновенному, а возможно, преследователь, казалось, оставивший меня в покое, снова взялся за дело.

В комнате меня встретил Кифа. Он заметно осунулся за прошедшие сутки, его глаза лихорадочно блестели. Теплая волна сострадания мягко накатила на меня из-под ложечки. Я не ожидал от себя таких чувств. Всего одни сутки мы не видели друг друга, но их хватило, чтобы понять, насколько мне не хватает друга. Учителя в обители попадались на каждом шагу, однако между ними и мной всегда оставалось расстояние. Они – мудрые и познавшие, избранные ессеи, идущие по пути праведности и чистоты – пытались научить меня стать таким же, как они. Кифа тоже частенько впадал в нравоучительное настроение, но от него, помимо назидания, можно было услышать и простые слова сочувствия и дружбы. А мне, ох, как мне не хватало этих самых простых и самых нужных слов. Не сдержавшись, я обнял Кифу и несколько мгновений, прижавшись к его широкой и твердой, точно камень, груди слушал глухие толчки сердца моего товарища.