Поцелуй через стекло
Шрифт:
Однако какое отношение это имеет собственно к истории Капитолины Кузюткиной и её внучки? — Самое второстепенное. А точнее сказать, никакого. Вследствие чего шпионская версия была пущена побоку как негодная даже для газетной сенсации. Как ни радел редактор за читабельность издания, но портить отношения с российскими потомками иностранного разведчика не отважился бы. Как никак — земляки. А вот финансовая составляющая всей этой истории никак Вилена Владимировича не отпускала.
Не сбрасывая со счетов интуицию, он исходил из факта: на заре российского капитализма Вестерблоу-Дамировы
В точности выводов он решил свериться с надёжным источником. Домашний номер внештатного корреспондента его издания Норы Вестерблоу не менялся уже десятки лет. Адаев знал его наизусть.
Нора была локонична и темнить не стала: «Да, „Искра“ принадлежит её дочери и зятю. С какого года? С начала 21 века. А что касается продавца, то лучше спросить у них». Но газетчик не стал спрашивать. Он был удовлетворён.
Глава 3
Мои окна выходят на бездну
Запах земли. Он забивает ноздри. И вместе с судорожным вздохом и выбросом посторонних частиц из носа улетучивается и сон. Окружающие предметы вокруг обретают очертания.
Я больше не распятая божья коровка. Я Мирра из города Мирного. И у этой девушки есть руки и ноги. Сейчас я встану и уберусь из этого дурно пахнущего места. Однако кто-то опережает меня. Он хватает мою лодыжку и делает то, что делают с куриной ножкой- сворачивает в сторону. Хрясть! Мой вопль ударяется о стены и устремляется в мои же слуховые проходы.
Потом меня накрывает спасительное бесчувствие.
А время исчезает. В том смысле, какое мы привыкли вкладывать в это понятие. Теперь я ориентируюсь лишь по степени черноты бездны. На этот раз она вынуждена отступить из-за света лампочки. Он падает отвесно и, отражаясь от столешницы, выхватывает из темноты усатую морду.
Кошка!
— Тильда! — слышится знакомый голос. — Иди ко мне! Я тебе молочка налью!
Из сумерек возникает лицо.
У меня чувство, что меня бережно взяли на руки, а потом уронили.
Из-под короткой майки-алкоголички виден пупок. Он похож на глаз спящего. И он мне знаком.
— Поедем в город! — объявляет дядя Коля.
— Зачем?
— За тем! — отрезает дядя Коля, а потом добавляет:-Деньги нужны. Ты же не всё спустила? Верно?
Вот оно что. А я думала…
— Получается, это вы оставили след на полу?
— Какой ещё след?
— На слое пыли. Под диваном, где бабушка устроила тайник. Вы всё знали и…
— Хватит зубы заговаривать!
Он вскакивает, проскрежетав ножками табуретки по дощатому полу. Кошка Тильда шарахается в сторону.
— Собирайся! И чтоб никаких сюрпризов. Иначе… — Он со значением кивает на мою перебинтованную ступню.
«Дыши глубже, Мирра!» — командую я себе. Так всегда советовал делать доктор Шехтман.
— И чего ты там телишься? — доносится голос из соседнего помещения.
Я осторожно ступаю на перебинтованную правую. Больно, но терпимо.
Дядя Коля берёт меня под руку.
— Запомни, я твой родич. Сопровождаю тебя, поскольку ты травмировалась. Уяснила?
Всю дорогу мой мозг мечется, выбирая безопасную линию поведения.
Перед тем как выйти из машины кладёт свою лапищу на моё колено. В этом жесте отчётливо прочитывается угроза. Приходит осознание: сопротивление бесполезно.
«Тем более что совсем недавно ты здорово переоценила свои возможности. Нет, не боец ты, Мирра. И родись ты мужиком, к тебе бы обязательно приклеилось прозвище — „пентюх“». — Нет, это не голос Бабуленции. Это я. Самой себе.
Народу в банке оказалось на удивление много, хотя срок оплаты ЖКУ истёк.
— За денежками народ потянулся! — выдаёт комментарий «родич».-Известное дело, пуганая ворона и куста боится! А народ помнит всякие там дефолты и прочие непотребства власти. Вовремя мы с тобой причалили.
Я не совсем беру в толк, что к чему, но в ответ мямлю:
— Берите их все! Только отпустите!
— Будет сделано! — с дурашливой интонацией вдувают мне в ухо. И тут же кусают за мочку. Двусмысленность жеста вызывает у бабули в очереди изумление, сменяющееся неподдельным негодованием. Удивительное дело, какие они приметливые — эти пенсионерки, а ведь стоим мы в полутора метрах друг от друга. Да и физиономии наполовину зашторены. Но всё видят, всё примечают эти божьи одуванчики. Только мне от этого никакого толку. Сейчас моё спасение — это внезапный и мощный приступ. Но по закону подлости мышцы расслаблены, во всём теле — ровная теплота. Только в лодыжке — некая пульсация. Похоже, что заканчивается действие влитых в меня обезболивающих.
Я пытаюсь поймать взгляд дяди Коли. Что заложникам делать не рекомендуется. Чтобы не провоцировать преступника. Но доктор Шехтман говорил, что в некоторых случаях подобный контакт может сработать в пользу жертвы. «При определённой степени внушаемости объекта. Или при повышенной энергии субъекта». Последнее непонятнее всего.
Сейчас же, заглянув в глаза дяди Коли… Короче, становится понятно: внутри «субъекта» — пустота. Гипнотизировать некого. Никого нет дома.
А сели взять да и сорваться с места? Далеко ли удастся убежать?
Пока я раздумываю, в зале появляются двое крепко сбитых дядек в бронежилетах и с мешками. Инкассаторы! А если…сию секунду и… Что-то острое втыкается мне меж рёбер. Похоже, дядя Коля предусмотрел и такой вариант событий, а потому и захватил с собой маленькое портновское шило.
У кассы всё проходит без сучка и задоринки.
— Пол-ляма есть! — удовлетворённо констатирует мой тюремщик.
Когда мы возвращаемся в деревню, он долго возится во дворе, а вернувшись моет руки, после чего кричит мне: