Поцелуй на пожарной лестнице

Александрова Наталья Николаевна

И снова все остальное отступило, сделалось неважным, несущественным.

Только сухие горячие губы, только они двое во всем мире – она и Виталий, ее Виталий, ее единственный мужчина. Только облако бесконечной нежности.

И вдруг на прикроватной тумбочке зазвонил телефон.

Катя не хотела слышать этот назойливый звук, не хотела допускать его в свое сознание. Ей было так хорошо, так тепло и спокойно, ей никто, совершенно никто не был сейчас нужен! Никто, кроме Виталия.

Но телефон звонил, не умолкая.

Он

звонил долго, настойчиво, неотвязно.

Наконец Катя не выдержала и протянула руку.

– Неверова Екатерина Антоновна? – осведомился в трубке сухой официальный голос.

– Да, я вас слушаю… – ответила Катя, спускаясь с небес на землю.

– Попрошу вас прибыть сегодня к следователю Сергачеву, – проговорил ее собеседник. – Для дачи показаний. Иметь при себе паспорт.

Он назвал время и адрес и повесил трубку.

Настроение у Кати резко испортилось.

На нее снова накатили воспоминания о вчерашних событиях.

Она пыталась отодвинуть их от себя, заслониться, забыть хотя бы на время, но сухой официальный голос в телефонной трубке ясно дал ей понять, что это невозможно.

– Кто это звонил, малыш? – спросил Виталий, ласково ероша ее волосы. – Почему у тебя такой расстроенный вид? Кто посмел испортить тебе настроение?

– Это из полиции, – пробормотала Катя, натягивая одеяло до горла. – Меня вызывают на допрос… или не допрос, а как это называется… дача показаний…

– Что делать, придется ехать! Полиция – это серьезно! – Виталий встал, расправил плечи. – Ну все, малыш, мне пора. Я пришлю тебе машину с водителем.

Катя что-то хотела ответить, но он перебил ее:

– И давай договоримся, малыш – ты больше не будешь ездить одна. Никогда и никуда! И не надо мне возражать. По-моему, вчерашние события должны были тебя кое-чему научить…

Катя и не думала ему возражать.

Она радовалась, что все стало как прежде – муж берет на себя ответственность за ее проблемы, решает все за нее. Ей остается только довериться ему и с благодарностью принимать эту заботу…

Виталий уехал, а она еще немного повалялась и отправилась в ванную комнату.

Ласковые потоки душа сменялись жесткими массажными струями, тело оживало, наливалось бодростью. Катя долго стояла под душем, запрокинув голову, закрыв глаза.

Наконец она вышла из-под душа, растерлась жестким полотенцем, нанесла на кожу питательный лосьон, накинула халат.

Вернувшись в свою комнату, она вспомнила, что ей понадобится паспорт, и выдвинула ящик секретера, в котором хранила все свои документы.

Паспорта не было.

Она перебрала все содержимое ящика.

Все было на месте, кроме паспорта.

Что за ерунда?!

Катя прекрасно помнила, что несколько дней назад, вернувшись из банка, положила его в этот ящик…

Да, собственно, куда еще она могла его положить?

Все ее немногочисленные документы лежали

здесь, именно в этом ящике.

На всякий случай Катя проверила остальные ящики секретера. Даже заглянула под него.

Паспорта нигде не было.

На пороге комнаты тихо, как тень отца Гамлета, появилась домработница Наташа.

– Екатерина Антоновна, пока вы мылись, вам звонил…

– Наташа, извините, вы случайно не видели мой паспорт? – перебила ее Катя.

– Паспорт? – переспросила Наташа, краснея. – Вы же знаете, я никогда…

Наташа действительно никогда не прикасалась к Катиному секретеру. Она только вытирала с него пыль.

– Он куда-то пропал… был в этом ящике и пропал… – пробормотала Катя, чувствуя, что делает что-то не то, что результат ее слов может оказаться самым ужасным.

Она была всегда очень тактичной и щепетильной, старалась ничем не задеть прислугу. Подруги и приятельницы говорили ей, что она чересчур уж трепетная, что с прислугой надо держаться строже, иначе она сядет на шею, но Катя не могла преодолеть свою врожденную деликатность.

Не могла и не хотела.

– Я никогда не роюсь в ящиках! – воскликнула Наташа в порыве праведного возмущения и даже подняла театральным жестом руки с ярко-розовыми наращенными ногтями. Она призналась как-то Кате, что всегда мечтала иметь красивый маникюр, а от работы ногти ломаются, поэтому и приходится тратиться на акрил. – Если вы мне не верите, я уволюсь! – В подтверждение серьезности своих намерений она сняла фартук. – Я работала в очень хороших домах, и никогда нигде ничего не пропадало! Я не могу работать, если мне не доверяют!

– Наташенька, извините, я вовсе не хотела вас обидеть! – перебила ее Катя. – Я просто думала, может быть, случайно… извините, наверное, я сама положила его не на место…

Наташа все еще продолжала негодовать.

Катя чувствовала мучительную неловкость.

Чтобы прекратить эту сцену, она напомнила домработнице:

– Простите, вы сказали, что мне кто-то звонил…

– Да, – недовольно выдохнула домработница, сменила тон и достала из кармашка фартука смятую бумажку. – Вот, я записала… я всегда все аккуратно записываю… вам звонил адвокат Ольховский, сказал, что все документы готовы, вы сегодня в тринадцать часов можете за ними приехать.

– Куда приехать? Какой Ольховский? – недоуменно переспросила Катя. – Я не знаю никакого Ольховского…

– Ничего не знаю. Вот адрес и телефон, – Наташа протянула ей записку и вышла из комнаты, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство.

На пороге она задержалась и спросила через плечо:

– Вы завтракать будете?

– Спасибо, Наташа… – отозвалась Катя виноватым, заискивающим тоном. – Я выпью кофе… минут через пятнадцать…

Когда шаги домработницы затихли в конце коридора, Катя уставилась на смятый листочек.