Поцелуй нарцисса
Шрифт:
Роза-Альбина кивнула.
— Конечно, приезжайте! Можете и раньше, как уладите со своими делами.
— Благодарю вас, ваша светлость! — Эгон встал и, попрощавшись со всеми, покинул замок. В тот же вечер он, окрыленный, умчался к себе домой, осчастливить своих родителей.
Покидая залу, озлобленная Эллен подошла к братьям и высказалась:
— Вы могли бы спросить и моего согласия! Я уже была замужем, и имею право во второй раз выбрать сама себе супруга! — фыркнула она.
— Любимая сестренка, Эгон – приближенный короля, ты будешь жить при дворе, — попытался
— Вы лишь видите во всем свою выгоду! Я буду рада распрощаться с вами и навсегда покинуть это угнетающее место! — свое недовольство Эллен демонстрировала еще неделю, не выходила из покоев и морила себя голодом. Но после, успокоившись, перестала общаться с маман и братьями.
Латгардис была слишком уставшей, чтобы присоединиться к семейному обсуждению замужества Эллен. Меньше всего ей хотелось лезть в дела золовки, они и так не шибко ладили.
Она встала и направилась в семейные покои, не заметив, что вслед за ней пошла и маман: было еще кое-что, что она забыла пояснить невестке.
Латгардис вошла в покои и с облегчением сняла с себя тяжелое платье, обменяв на ночную рубашку. Она сняла обруч и положила его на бархатную подушку, голове сразу стало легче.
— Не забудьте, дорогая, завтра утром прийти на мессу вместе с супругом, — на пороге появилась свекровь с последним поручением.
— Спасибо, что напомнили, ваша светлость, — с поклоном ответила Латгардис, и камеристка принялась расчесывать ее волосы.
Не успела Латгардис подумать о Теодоре, как он вошел в ее покои, одетый в короткую тунику. Он совсем не ожидал увидеть здесь маман, поэтому не нашел, что ему набросить на себя.
— Что здесь за бабское собрание?
Маман обернулась и чуть вскрикнула от срама, что ей пришлось увидеть полуобнаженного сына. Он перекрестилась, и, забыв пожелать детям спокойной ночи, быстро удалилась.
— Нет, мне явно нужно сменить замки в дверях. Как она сюда вошла? — Теодор отнял гребень у застывшей на месте камеристки и выпроводил ее из комнаты.
— Ее светлость пошла за мной напомнить, что нам завтра на мессу, — Латгардис осталась сидеть в кресле, а Теодор начал развязывать шнуровку на ее ночной рубашке. Он покрывал поцелуями ее тонкую шею, и она закрыла глаза. — Почему вы так не любите, чтобы маман бывала у вас?
— Потому что здесь я развлекаюсь с женщинами, — прошептал Теодор и, подняв ее на руки, унес в постель.
Латгардис была такой уставшей, что даже не пискнула, когда он бросил ее на ложе. Откинул голову назад, Теодор раздвинул ей ноги и медленно вошел в ее плоть. Латгардис почувствовала, какой он был напряженный и горячий.
Все ощущения смешались внутри нее, как отблески огня на потолке. Сначала было немного неприятно, но уже не больно. А потом ее овеяло теплом, она испытала мимолетное новое чувство. Оно было приятное, и не с чем несравнимое. Наверное, это и есть блаженство соития!
Она перехватила его взгляд – глаза супруга горели животной похотью. Теодор не останавливался, одновременно опустошая и наполняя ее, и волна безостановочно, раз за разом, накатывала на нее. Подобно вспышке
Теодор излился в нее мощной и жаркой струей семени. Из его горла вырвался рык – он издал последний крик экстаза и отделился от нее. Упав обессиленный рядом, он тут же отрубился.
Латгардис сначала испугалась, подумав, что он потерял сознание. Ведь Теодор немало влил в себя браги. Но стук его сердцебиения успокоил ее, и она прилегла рядом и, тихо всхлипывая, уснула.
ГЛАВА IX
Беспокойно пошевелившись на сбитых простынях, Латгардис застонала. Страсть заполнила ее тело странной болью – острым желанием соития. Это ощущение было мучительно сладким и заставляло желать невыносимо сильно именно того, чего она боялась – любовных утех от требовательного супруга. Но сейчас, в ее грезе мужчина, что прикасался к ней, был нежен и чуток.
Она испуганно распахнула глаза и через секунду поняла, что все это ей пригрезилось. Ее взгляд скользнул по резной мебели, бордовым занавескам, большому сундуку, ушату и круглому столику с подсвечником. Слабый свет свечей сливался с теплым сиянием от огня в камине. Герцогиня поняла, что она в своей постели.
Латгардис подняла глаза и встретилась взглядом с Теодором. Как обычно, полностью одетый, он наблюдал за ней из резного кресла. Выражение его лица показалось теплым, но разгадать мысли мужа она не смогла.
— Доброе утро, — проговорил он негромко и спокойно.
— Доброе… — прошептала она и смутилась оттого, что он так внимательно за ней наблюдает. Что за странные у него манеры?
Теодор встал и распахнул окно, впустив прохладный утренний бриз. Послышался звон колокола.
Латгардис быстро встала и пошла к ушату.
— О, почему вы меня не разбудили, мы опаздываем на мессу!
— Капеллан нам простит, он знает, что мы не придём, — сказал он спокойно, продолжая смотреть в окно.
— Но маман – нет! — Латгардис быстро сменила ночную рубашку на свежую тунику.
— Ты вышла замуж за меня или нее? Маман не следует вмешиваться в наши семейные дела, и ты должна дать ей это понять, — Теодор отошел от окна.
— Как мне это сделать?! Ведь она ваша мать! — Латгардис застыла с гребнем в руках.
— А ты – госпожа замка! — констатировал герцог. — Собирайся, я жду тебя к завтраку.
В двери постучали, Теодор впустил Элли и вышел.
Вытершись мягким полотенцем, Латгардис позволила камеристке помочь ей надеть платье из фиалкового цветастого миткаля и заплести волосы в тугую косу. Она вышла из своей спальни полчаса спустя и пошла завтракать.
Теодор стоял у окна и с рассеянным интересом наблюдал за происходящим во внутреннем дворе. Его мысли были заняты важными вещами: он думал о походе с королем. До него еще целое лето.
Герцог не знал, вынесет ли до сентября свою супругу. Как быстро она ему надоест? Латгардис слишком холодна с ним не только в постели, холодны ее темно-синие вечно грустные глаза. Несчастная страдалица!