Поцелуй небес
Шрифт:
Дожидаясь в пропускной служебного входа вызванного Сергея Караевича, Алексей уже знал, что успел, что артисты здесь, раз прикреплена над столиком дежурной новенькая, глянцевая афиша "Красных джигитов", изображающая пирамиду. Алые чер– кески мужчин и белые костюмы гимнасток образовывали крест, выглядевший очень эффектно и прочно. Но Алексей уже знал, что удержать равновесие на крупе бегущей лошади нелегко, а тем более – в "пирамиде", требующей от всех участников редкой силы и недюжинного мастерства.
– В гости, значит, приехал? – распахнул объятия дядя Серго, неслышно подошедший откуда-то сзади, и орлиным взглядом окинул тощую фигуру в коротком тонком плаще, с разбухшим школьным портфелем под мышкой.
– Нет, дядя Серго, – насовсем. Хочу с вами работать, – выпалил одним духом Алексей и прежде, чем старик успел взорваться негодованием, тихо добавил: – Мама умерла.
– Значит, насовсем, – дядя Серго положил крепкую руку на Лешино плечо и гордо взгляну
Вечером в гостинице "Арена", где жили все цирковые, Леша впервые попробовал черную икру – зернистую, свежего засола. По случаю присуждения Сергею Караевичу к 70-летию звания Народного артиста Кабардино-Балкарской АССР (что само по себе было обидно и странно) его давний друг и однополчанин, проживающий на берегу Каспия, прислал бочонок икры, так сказать, к праздничному столу. Икру ели вначале деликатно на бутербродах всей труппой в цирковой столовой, укра– шеной для банкета, а потом, уже три дня, семейно, просто лож– ками, подналегая, чтобы не испортилась и мучаясь отвращением – не кавказская, все же, пища. Леше икра тоже не понравилась: пахнет сырой рыбой, скользкая и почти не соленая. Неужели об этих серых клейких шариках вздыхала мать, мечтательно листая соседкину кулинарную книгу, где на цветном переднем развороте был представлен кремлевский стол с поросенком в резной зелени, осетриной и вазочками икры среди сторожевых башен пышных букетов и торжественного караула винных бутылок, оборонявшего главную стратегическую цитадель – ведерко с торчащим из него серебряным жерлом Советского шампанского. Теперь Алексей знал, что бы там не говорили и не писали – селедка лучше.
Аттракцион Караевых был семейным, собранным дядей Серго из членов большой, полуосетинской уже семьи и людей почти посторонних. Алан был младшим сыном Сергея Караевича (два старших погибли в войну), Фарид и Руслан – внучатыми племянниками, остальные дальней родней самых разных национальностей.
Подмога Караевым была очень нужна, но случайных людей в номер не брали, так что Леша Козловский, почти уже свой, при– шелся как раз кстати.
У Алексея, на которого вначале как на участника номера никто не делал особой ставки, дело пошло наредкость быстро. Около года понадобилось ему, чтобы освоить основные элементы джигитовки и акробатическую азбуку, а затем стало и вовсе просто: по восемь часов тренировок, вечерние выступления, и на афише в перечне участников семейного номера появился Сослан. Это имя героя народного эпоса досталось Алексею не зря. Уж очень способным оказался парень – никогда не трусил, лошадей чувствовал как настоящий горец и обладал какой-то особой летучестью, будто отвоевал себе право на невесомость. В то время, как бывшие одноклассники Козловского готовились к выпускным экзаменам, 18-летний джигит, переменив за время гастролей с дюжину школ и получив аттестат об окончании деся– тилетки, умел лихо вскакивать на летящую во весь опор лошадь, подбирал, свешиваясь до земли, разбросанные по арене булавы, гарцевал а одной ноге или, стоя сразу на двух лошадях, брал препятствия – в общем имел, хоть и странную, но профессию. Особенно неотразим был юный наездник в "Почте" – старинном но мере, носившем прежде название "Гонец из Санкт-Петербурга". Под разлив оркестра, врезавшего в кавказскую лезгинку фрагмент бубенчатой русской "…еду, еду, еду к ней – еду к миленькой своей", он выкатывал на манеж, держа вожжи трех ска– кунов и стоя широко расставленными ногами на двух крайних – гордая тройка, лихой ездок: разлетаются полы черкески, узко стянутой в талии, взметнулись космы белой папахи, открывая сияющие азартные глаза. Ради этих мгновений вкалывал Леша до седьмого пота, лежал трижды в "травме", переносил без жалоб бесчисленные ушибы и полосы обвальной невезухи, потому что знал, что каждый вечер ровно в семь грянет в притихшем цирке призывный и дерзкий марш Дунаевского и распахнет униформа бархатный занавес перед тремя наездниками со знаменами в руках, а следом выйдет вся цирковая братия – смеющаяся, праздничная, сияя блестками в палящих на всю мощь прожекторах. "Парад" – цирковой парад, под шквал аплодисментов был для Алексея самым реальным и самым главным – основополагающим событием его жизни. Поначалу его удивляло, как тесно сошлись в цирковой жизни великое и жалкое. И то и другое какое-то цыганское, показное, чрезмерное: цирковая удаль, пренебрегающая риском и болью, цирковое братство и распри, цирковые романы и ревность, удачи и промахи, манежные детишки, играющие с полными штанами среди таинственного иллюзионного инвентаря, мускулистые сирены, успевающие перед выходом покормить грудью младенца и подоткнуть салфетки в бюстгальтер, чтобы не проступало молоко сквозь сверкающую мишуру. Леха пялился на все это, как иностранец у прилавков ГУМа, но постепенно осколки сложились, образовав вполне житейский, но совершенно особенный мир, построенный по принципу линзы, где массивная бесполезная толща стекла существует лишь для того, чтобы собрать свет к центру, к огненной жгучей точке. Этой точкой, концентрирующей в себе самое лучшее,
Летом 1967 года Караевы работали в Солнечногорске. Леша осваивал сложный трюк: сальто с переходом на вторую лошадь, затем на третью. Каскад прыжков завершала стойка на голове на крупе идущего рысью Персика. В номер надо было вводить новых лошадей и, в первую очередь, красавицу-двухлетку по имени Раджа. Характер у Ражди был непредсказуемый: вроде улыбается, в глаза заглядывает, и вдруг взбрыкнет, заупрямится. Опасная черта для манежа. Хотел дядя Серго ее из номера убрать, но Алексей не послушался и упал на репетиции. Не по своей вине промазал – ринулась вдруг в сторону Раджа. Он побоялся задеть голову лошади и приземлился в опилки – приземлился нехорошо, на шею. Подбежавшие Караевы сразу поняли, что произошло.
– Эх, лошадь загубить не хотел! – сокрушался дядя Серго. – О себе надо было думать, дурная голова!.. Они сидели у него в палате, улыбались, утешали и боялись смотреть на твердый воротник гипса, поднимающийся до ушей.
– Ничего, – успокаивал их Алексей, – не в первый раз, к августу поднимусь, доезжу-таки эту чертову Раджу! – Но не поднялся. В августе уехали цирковые. На прощание задержался дядя Серго в палате один. Давно уже знал от врачей старик, что сломан у Алексея позвоночник, счастливо сломан, в том смысле, что не грозит парню паралич, способность двигаться полностью восстановится, но вот работать гимнастом он больше не сможет и о лошадях придется забыть. И начал дядя Серго готовить "внучка" к перемене в жизни, рассказывал про знаменитого уродика-итальянца, получавшего призы за клоунаду.
– Слушай меня, Алексей, внимательно. Я когда с твоей матерью в Волгограде встречался, слово ей дал, что не оставлю тебя, пока жив буду. Ведь у нас на Кавказе до ста дет живут. Как старший, ответственный за тебя, распоряжение имею: прыгать ты больше не будешь. Но в номере останешься. Так решила наша семья. Пока вместо меня с шамберьером постоишь, лошадей готовить будешь, молодежь тренировать. А дальше вместе решим, посмотрим, что жизнь покажет… Ты главное – улыбку держи, джигит! По рукам? – Серго Караевич внимательно присмотрелся к Алексея, поразившись его странно изменившемуся лицу – в нем появилось что-то болезненное, увечное. Охнув, старик отпрянул: Алексей открыл рот, обнажив ряды оранжевых клыков. Корчась от смеха, выплюнул апельсиновую корку, вырезанную зубцами и подсунутую как загубник.
– Прости, Дед, я заранее засунул эту челюсть, ждал тебя, думал, покажу, как буду клоуном выглядеть. А ты сразу затеял важные речи. Я уже давлюсь, а перебить не решаюсь…
– Чуть старика не уморил – в жизни такого страху не видел… вот тебе и долгожитель. – Дядя Серго отер взмокший лоб и стал выгружать из сумки пакеты свертки: – Мы тебя ждать будем. Ты только не торопись выписываться, делай все, как доктор говорит. Ну, с Богом! Впервые увидел Алексей, как Дед крестится. Не себя – его от двери трижды крестным знаменем обмахнул и ушел неслышным легким шагом, будто и не был никого. Вскоре Алексей начал ходить, получив разрешение на прогулки по больничному парку. Но кто же удержит "джигита" на больничной территории тихими, теплыми вечерами? Однажды субботним вечером он засиделся в сквере возле Дома офицеров, слушая вырывающиеся из раскрытых окон завывания местного ВИА. В клубе заканчивались танцы – как всегда исполнением "Yesterdaу", и вскоре послышались голоса выходящих на улицу людей. Шла привычная жизнь маленького города, где чуть ли не все знают друг друга, подрастающий молодняк стремится вырваться в столицу, а местные невесты подыскивают подходящую партию среди курсантов военного училища "Выстрел", выпускающего артиллерийских офицеров. Пересвисты, окрики, смех, огоньки сигарет в кустах, неумелое бряцанье на гитаре. Вдруг совсем рядом раздался женский визг: "ты что, пусти!", матерок, пыхтенье, звуки борьбы… Стало ясно пьяное пацанье пристает к девушкам.
– Ну чего окаменела, Женька, бежим! Он же с утра бухой! И тут же пьяный хриповатый голос:
– Нет, ты погоди, цаца! Нечего нос воротить. Посиди со мной, помилуемся, может понравлюсь? Гляди, бицепс какой!
– Отпусти, отпусти сейчас же, гад! Кричать буду! – с дрожью в голосе пригрозила девушка.
– А ты кричи, вырваться попробуй! Что, слабо? Ну-ка обними меня, кралечка! Леша ринулся на шум, схватил здоровяка за плечи, развернул к себе лицом и двинул прямым апперкотом в челюсть. Тот упал, но подскочили еще трое.
– Откуда ты взялся, падла? В больницу захотел? А ну вали! Не зря Алексей, оказывается, на манеже вкалывал – раскидал их в два счета. Парни разбежались, не разобравшись в темноте, что имели дело с одиночкой. А он уже сидел на траве, обхватив руками голову, стиснув зубы от пронзительной боли, проваливаясь в звенящую черноту.
– Что с тобой? – его трясла за плечи девушка. – Что они сделали? Где болит? – Опустившись рядом на колени, всматривалась в лицо Алексея.
– Ничего… Погоди…Сейчас… – он медленно приходил в себя. Больницу городскую знаешь? Отвези, будь добра. Возьми такси, деньги у меня в кармане.