Поцелуй Валькирии
Шрифт:
В ее комнате стоял поднос с тарелочкой разноцветных суши и похожим на маленький чайник соусником. Невидимая Томико позаботилась обо всем. Адель вышла на балкон и свесилась вниз, разглядывая машины на стоянке. Нет, гость не разделял увлечение Кена новинками автомоделирования, ему принадлежал ухоженный серенький ситроен классической модели. Голова ее закружилась, Адель вернулась в комнату, вытащила из шкафа тюфяк и подушку с крупой, надела шелковую пижаму, улеглась и без аппетита принялась за еду. Она не собиралась использовать палочки из фиолетового сандала, макать рыбу в соевый соус, освежать рот кусочком маринованного имбиря. Это не поможет ей одолеть безвкусную пищу.
Голые, перепачканные помадой шведы не исчезали из ее мыслей. Что она пыталась доказать Кену и себе? Что всегда найдет, с
Бесшумно отворилась дверь, и Кен присел рядом.
— Подарок из Италии.
Подарок? Она видела у Томико новую шляпку, Яса хвастался футболкой, а Эду достался итальянский ликер. Неужели и ей? Адель бережно приняла гитару, рассмотрела деку — ни следа от сучка, волокна дерева идеально параллельны друг другу, — пощупала струны, натуральные, жильные, не металлические, уродующие деку трещинами, и не синтетическая леска — изобретение последних лет, прочная, но без души и жизни. Что ж, искусная замена сямисэну! [14] В ее силах поправить намерения Кена, следует только пренебрежительно заметить, что он жалует ей инструмент мещан, игру на котором даже не преподают в консерваториях. Или продемонстрировать отвратительный вкус?
14
сямисэн — музыкальный трехструнный инструмент. Гейши подыгрывали себе на нем, исполняя песни.
— Спеть тебе что-нибудь? — скрестив ноги, она села, перебрала струны. Ей вспомнились летние костры, трогательные юношеские гимны на закате. — Наши знамена веют впереди нас…
С улыбкой ребята засыпали, а наутро — изнуряющий бег, стрельба из винтовок, оказание первой медицинской помощи. Они думали, что это игра.
Ненастроенная гитара дребезжала, пальцы левой руки еле сжимали колки. Адель знала, этой песней она опошлила и прекрасный инструмент, и искусство, которым владели Паганини и Шуберт, Таррега и виртуоз Сеговия. А ведь она могла исполнить одну из транскрипций Гайдна или произведение Вебера.
Когда Адель умолкла, Кен протянул руку к ленте узелка, соединяющего верх ее пижамы.
— Что с твоей рукой? Ты больна?..
Приспустив рукав, он взглянул на ее бинт и то, что он скрывал.
— Ты терпелива.
— Пустяк, — хрипло отозвалась Адель. Несколько лет назад над ее плечом «поработал» прикладом янки, и малейшая травма вызывала месяц неудобств.
— Кто-то тебе кость раздробил немножко — крошки в мышцах.
Кен сел позади, нашел на ее спине какую-то точку и стал массировать ее, словно позабыв о больном плече. Адель безразлично наблюдала за его манипуляциями, тупая боль полностью овладела сознанием. Ее грудь обнажена, ее тела касается японец — но эти мысли не вызывали никаких эмоций. Где брезгливый протест? Она спокойно разглядывала гитару и вдруг поняла: боль почти ушла, а Кен так и не дотронулся до ее плеча. Оно больше не горело, ее всю словно покачивало, и вскоре каждой клеточкой кожи Адель ощутила, как сквозь них протекает прохладный воздух, пронизывает ветерок. Адель следила за своими новыми ощущениями, совершенно позабыв о мучающем ее плече. Волнами накатывало приятное тепло, тело, словно невесомое перышко, парило в воздухе. И сквозь пелену она услышала голос Кена:
— Ты скучала? — его рука погладила ее живот, провела по груди.
— Нет, — по привычке ответила она. Как легко было забыть, кто ее вырастил и кем она воспитана! Как легко было простить и чайную церемонию, и кимоно, и «сямисэн»!
Японец легонько толкнул Адель на постель, в качестве первого трофея оставив себе ее рубашку. Перевернул на живот. Меж ног она почувствовала его пальцы. Настойчиво он гладил Адель сквозь шелк, и она почти не чувствовала, как другая рука касается точек на ее теле. Шея, уши, затылок,
— Ну же! — нетерпеливо прорычала она и попыталась перевернуться, но сильные руки Кена заставили ее повиноваться.
— Тише, — прошептал он.
Медленно он стянул с нее шелковые штаны, приподнял ее и подложил под живот подушку. Тогда, наконец, Адель приняла его.
В сумерках они бежали к окопам русских, неумело прячась за разбитыми в бою танками. Золотые пуговицы на кителях блестели. Им удалось подобраться значительно ближе, чем отрядам пехоты — оккупанты не решались стрелять в детей. Первым открыл огонь Генрих, он всегда был образцом, и теперь несся зигзагами, хладнокровно держа в памяти инструкции, вызубренные за столько лет. За ним стали стрелять остальные. Бой шел, как их учили — они вели отряд к победе, и взоры врагов помутнели от страха. Потом она увидела Генриха — он упал на колени, захлебываясь кровью. Его ангельское лицо сделалось страшным. Мальчики падали. Адель вспомнила, что надо ползти. Колючая земля царапала китель. Она наткнулась на раненого Зигфрида. «Волчонок» прерывисто дышал — грудная клетка вздымалась, белокурые кудри посерели от дыма и пороха. Он скулил тонко-тонко, воспаленные губы повторяли «muter, muter», из голубых глаз текли блестящие слезы. Жалкий, жалкий «волчонок».
— Адель, чиби [15] , ты совсем замерзла, — обнял ее, дрожащую, Кен.
Спозаранку она услышала протестующее нытье Ясы, которого Томико субботним утром тащила в синтоистский храм молиться Фукурокудзю, богу ученой карьеры и мудрости. После д уша Адель спустилась на кухню и заварила черный чай. По пути в гостиную застала тренирующегося в маленьком спортивном зале Эда. С коротким криком полуголый человечек совершал немыслимые движения, сражаясь с невидимым противником. Сальто, прыжки, перевороты… Истинная обезьянка. Вдруг Эд вскарабкался по стене и перебрался через всю комнату по потолку. Адель заметила прикрепленные сверху балки, о которые Эд упирался руками и ногами. Поглощенный тренировкой, Эд не обратил на нее внимания. Адель заметила очки, аккуратно оставленные на подоконнике. За время, которое она провела здесь, Адель впервые видела Эда в образе бойца. Первые дни гном запирался у себя — щелкал фотоаппарат, шелестела бумага, звенели рассыпавшиеся по столу детали. Томико вносила ему на подносе еду. Вечерами «алхимик» вылезал из своей лаборатории, с неизменной ручкой за ухом, небритый, в мятой рубашке — проявлять пленку в затемненной комнатке, откуда слышалось его бормотанье. Поймав момент, Томико вбегала в «пещеру», проветривала, убирала постель, выносила мусор и перепачканные чернилами вещи, стирала и гладила, прекрасно осознавая, во что все превратится назавтра. Беспорядка на столе она не касалась — на чертежи и бумаги Эд наложил строгое табу. После отъезда Кена он вдруг взялся отвозить в школу Ясу и забирать его, а теперь…
15
маленькая
Когда Адель вошла в гостиную, чай в ее кружке остыл. Она легко присела на пятки напротив Кена. Как обычно, он ждал ее пробуждения, дабы, уделив гостье несколько минут, дотемна исчезнуть в тайной мастерской или гаражах. На миг она почувствовала себя домашней, представила, как запустит в его волосы пальцы, и они обменяются сонными улыбками, а потом она уткнётся носом в выбритую шею с теплым запахом мыла… Мыла, сделанного из морского салата.
Глупости. Неужели ей не смешны подобные мысли? Адель глотнула холодный невкусный чай.
— Что с Эдом?
— Охаё годзаймас, — кивнул ей Кен.
Судя по всему, он желал ей доброго утра. По-японски. Взялся за ее воспитание всерьез?
— Гутен морген, — не поддалась она.
— Уэдзаки получил задание, — Кен стряхнул с дымящейся сигареты пепел.
Адель вспомнила вчерашнего гостя. Видимо, поручение исходило от него — человека-горы. Кто он такой? И в чем состоит поручение, если Эд сам не свой?
— Ты помогала Ясе с математикой и историей…