Почему все дуры такие женщины
Шрифт:
– И что же это? – Встаю с постели.
Всякая сволочь в похвальных статьях упоминает о моем трудном характере. «И я принимаю Вашу несправедливость как предназначенную мне честь».
Есть во мне что-то мне противное.
Окна квартиры Раневской в высотке на Котельнической набережной выходили в каменный внутренний двор. А там – выход из кинотеатра и место, где разгружали хлебные фургоны.
Фаина Георгиевна с ненавистью слушала знакомые
– Я живу над хлебом и зрелищем, – жаловалась Раневская.
…Наверное, я чистая христианка. Прощаю не только врагов, но и друзей своих.
…Огорчить могу – обидеть никогда. Обижаю разве что себя самое.
«Друга любить – себя не щадить». Я была такой.
«Перед великим умом склоняю голову, перед Великим сердцем – колени». Гете. И я с ним заодно. Раневская.
Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь перед финишем понимаю ясно, что все пустое. Нужны только доброта, сострадание.
Что-то давно не говорят, что я блядь. Теряю популярность.
Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.
Как ошибочно мнение о том, что нет незаменимых актеров.
То, что актер хочет рассказать о себе, он должен сыграть, а не писать мемуаров. Я так считаю.
Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»
Терпеть не могу юбилеев и чествований, – говорила она. – Актер сидит как истукан, как болван, а вокруг него льют елей и бьют поклоны… Такой юбилей – триумф во славу подагры. Хороший спектакль – вот лучший юбилей.
Гёте сказал: «Все должно быть Единым, вытекать из Единого и возвращаться в Единое». Это для нас, для актеров, – основа!
«Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского!» 1980 году=== в Театре имени Моссовета был поставлен последний спектакль с Раневской – «Правда – хорошо, а счастье – лучше» по Островскому.
Вассу играла в 36-м году… Сравнивая и вспоминая то время, поняла, как сейчас трудно. Актеры – пошлые, циничные. А главное – талант сейчас ни при чем. Играет всякий кому охота.
Для актрисы не существует никаких неудобств, если это нужно для роли.
– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, – говорила она об одной актрисе.
Всегда
Гимназист зарыдал, я была в экстазе.
Подруга сестры читала стихи: «Увидев почерк мой, Вы, верно, удивитесь, я не писала Вам давно и думаю, Вам это все равно». Подруга сестры тоже и рыдала, и хохотала. И опять мой восторг, и зависть, и горе, почему у меня ничего не выходило, когда я пыталась им подражать. Значит, я не могу стать актрисой? Теперь, к концу моей жизни, я не выношу актеров-«игральщиков». Не выношу органически, до физического отвращения – меня тошнит от партнера, «играющего роль», а не живущего тем, что ему надлежит делать в силу обстоятельств. Сейчас мучаюсь от партнера, который «представляет» всегда одинаково, как запись на пластинке.
Если актер импровизирует – ремесло, мерзкое ремесло!
Сейчас актеры не умеют молчать, а кстати, и говорить!
Нельзя играть Толстого, когда актер П. играет Федю Протасова. Это все равно что если б я играла Маргариту Готье только потому, что я кашляю.
Сейчас все считают, что могут быть артистами только потому, что у них есть голосовые связки.
Ну надо же! Я дожила до такого ужасного времени, когда исчезли домработницы. И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.
Как могли великие актеры играть с любым дерьмом? Очевидно, только малоталантливые актеры жаждут хорошего, первоклассного партнера, чтоб от партнерства взять для себя необходимое, чтоб поверить – я уже мученица.
Ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре – Голгофа.
– Я была вчера в театре, – рассказывала Раневская. – Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.
– Ну эта, как ее… Такая плечистая в заду… (Раневская забыла фамилию актрисы, с которой должна была играть на сцене.)
Конечно, у каждого режиссера должна быть своя система работы с актером. Да только не нервная!
…Театр катится в пропасть по коммерческим рельсам. Бедный, бедный К. С. (Константин Станиславский)…Торговали душой, как пуговицами…
Я была летом в Алма-Ате. Мы гуляли по ночам с Эйзенштейном. Горы вокруг. Спросила: «У вас нет такого ощущения, что мы на небе?»