Почему я не люблю дождь

Петерсон Андрей Викторович

На этом, собственно, все и закончилось, потому как огонь вопреки ожиданиям вреда никакого мертвяку не учинил, а просто стек по серому, сморщенному его туловищу вниз, уподобившись в этом своему злейшему врагу – воде.

Мертвяки же на столь явное проявление недружелюбия со стороны леди Кай отреагировали мгновенно и весьма неожиданно.

Во-первых, они застыли как три истукана, продолжая при этом подергиваться еле видными желеобразными волнами, пробегающими по ним снизу вверх, и с каждой новой такой волной понемножечку наращивая свою утраченную за годы долгого вынужденного

лежания в холодных склепах плоть.

А, во-вторых, они почти сразу же ощетинились новыми прозрачными нитями-отростками, которые покачавшись немного в воздухе, и довольно быстро привыкнув к новой среде обитания, рванули прямо к Осси. Да мало, что рванули, – они тут же со всей дури влепились ей в грудь десятком ледяных игл, а несколько промчавшись мимо, лихо и очень уверенно завернули за угол, метя, в невидимого отсюда хилависту. И цели своей, если судить по истошному визгу, прорезавшему мертвую до этого тишину, они достигли.

«О-о!» – Возглас Ходы лишь на миг опередил то, что леди Кай почувствовала сразу же после того, как превратилась в подушечку для стеклянных иголок.

Смертная стужа растекалась по всему ее телу, щедро накачиваемая повисшими в воздухе прозрачными отростками. И действо это, как и все в нашей жизни, было отнюдь не безвозмездным. В обмен на предвечный холод Осси отдавала свою жизнь и силы, которые истекали от нее к трем застывшим поодаль трупакам, причем обмен этот проистекал по курсу явно для интессы невыгодному.

Ташур верещал в дверном проеме словно резанный хряк, дохлые монахи, не дождавшиеся второго пришествия и раньше времени восставшие из своих склепов, скалились от удовольствия наращивая себе новую плоть с удвоенной силой, а вот остановить их, вмешаться и спросить: «за чей счет, собственно, гуляем?» сил у леди Кай уже не было.

Впрочем, и так ясно было за чей счет. Вот только возразить на это у Осси что-то не получалось, – быстро как-то тут все проистекало. Очень быстро.

Голова раскалывалась, сжимаемая будто огромными тисками и все норовила упасть на грудь, потому как держать ее сил уже не было никаких, ноги подкашивались, сделавшись вдруг совершенно ватными и неспособными удержать непомерную тяжесть тела, которое вдруг неожиданно возжелало сползти по стене, чтобы шмякнуться на холодные плиты.

Неожиданно как-то все заканчивалось. И очень обидно…

Правую руку Осси обожгло, будто в нее плеснули расплавленным золотом. И это на миг выдернуло ее из объятий захлестывавшего разум небытия обратно на грешную землю – на безымянном пальце леди Кай полыхал, расплескивая вокруг себя волны неудержимой ярости перстень некромансера.

Он горел ярче солнца, только блеск его не был столь весел и беззаботен – он был холоден и остер, как только что выправленный нож в руках Мастера-убийцы, и с той же легкостью и жестокостью он бил по глазам и рассекал полумрак клешора. А вместе с ним, походя и невзначай он рвал опутавшие леди Кай нити стужи, не забыв и про верного и склочного ее соратника. Во всяком случае, едва опали на пол обрезанные нити, освободив из оцепенения леди Кай, как тут же прекратился и вой-визг хилависты,

а значит, что и с ним тоже все было в порядке.

Едва только исчезли удерживающие ее путы, как Осси не раздумывая швырнула под ноги разупокоенным давно заготовленный розовый кристалл шамеры ^[16]. Эдакое веское доказательство своего права на жизнь. А если кто и не согласен был, то мгновенное превращение в ледяную статую способно было убедить очень быстро.

Мощный удар грома, в мгновение ока изготовил в центре клешора скульптурную композицию, но не успела Осси сделать и шага в ее сторону, чтобы завершить превращение неживой материи в окончательно мертвую, посредством отделения ненужных более голов, как ослепительной зарницей полыхнул на пальце перстень.

Полыхнул и угас, а от трех разупокоенных и насквозь промороженных мертвецов не осталось ни праха, ни следа, ни воспоминаний. Не признал, выходит, клыкастый череп над собой власти заблудшей паствы своей. Не признал…

Прозрачные нити еще некоторое время держались в воздухе, ничем не удерживаемые и никуда не ведущие, – просто обрывались в пустоте и все, – а потом тихо истаяли легким сизым дымком. А вот куда они вели до того как истаяли, это надо было выяснить. Но сначала…

– Ташур!

Тишина.

– Ташур! Ты как там?

Вроде раздался из коридора звук какой-то – полустон-полувздох, но уверенности в этом не было. Все-таки не до конца еще леди Кай в себя пришла.

– Ты жив? – Глупейший это был вопрос, потому как если нет, то и ответить на него трудновато, да и такой исход Осси бы точно почувствовала – все-таки узы крови еще никто не отменял, а это значит: куда один – туда и другой…

Нет, не показалось все-таки. Действительно, что-то там в коридоре шевелилось и даже, кажется, бормотало. Только невнятно как-то. Без былого задора.

– Ну, что там еще? – Осси тяжело вздохнула, и с трудом передвигая ноги, направилась к двери. У самой-то сил после нитей этих было едва-едва, а тут еще лишние шаги делать приходилось.

– Ну? – Осси заглянула в дверной проем и ахнула. – Что с тобой?

На Ташура было больно смотреть. Мало что от него осталось. То есть, жив-то он был – жив, а вот в размере своем потерял изрядно, и если раньше был он леди Кай почти по пояс, то теперь едва доставал до колен да и к тому же был каким-то сдувшимся. Как мяч проколотый.

– Что со мной… Что со мной… А ты не видишь – что со мной? – Дружок леди Кай был по своему обыкновению хмур и даже мрачнее обычного. Так, что по крайней мере здесь все было в полном порядке. – Ты бы еще там повозилась немного, и от меня бы вообще уже ничего не осталось! Куда я теперь такой?

«Ага, – встряла Хода. – Можно подумать раньше был просто раскрасавец! Как по мне, – так мало что изменилось!»

Понятно, что озвучивать такую крамольную мысль Осси не стала, да и Ташура жалко было. А он бедолага смотрел на девушку снизу и как-то совсем по-собачьи, и глазища его на изрядно усохшем тельце казались какими-то невероятно огромными и очень-очень грустными. Такая в них тоска расплескалась…