Почему я не люблю дождь
Шрифт:
Высокий с перекошенной оскаленной мордой мертвяк резким ударом вспорол воздух, всего лишь на какой-то волос не дотянувшись до синей сутаны. Разочарованный неудачей он рявкнул что-то нечленораздельное и широко замахнулся, намереваясь пригвоздить монаха к стене, но тот в последний миг успел пригнуться, пропуская над собой несущую смерть сталь, а затем, молниеносно сделав длинный шаг, выпрямился, резко выкинув перед собой руку с зажатой в ней нагитой. Рука ощутила слабое сопротивление мертвой плоти, и по-крайней мере этот бой закончился…
Леди Кай этого не видела. Не до того ей было. Не раз и не два уже успела
Забилось в самом дальнем уголке сознания что-то иностороннее. Вспыхнули неясные образы чужих теней – прежних владельцев. Вспыхнули и растаяли под натиском новой силы, которая отозвалась наконец на призыв и явила себя, раскрываясь, как бутон диковинного цветка.
Тело жило будто само по себе, продолжая наносить удары и уклоняться от выброшенных навстречу клинков, а сознание уже налаживало народившийся контакт, напитывая его силой, и создавая прочную и нерушимую связь. Еще немного оставалось продержаться. Совсем немного…
Уцелевший и победивший почти всех своих врагов монах рванулся на помощь, заходя сбоку и уже замахиваясь для сильнейшего удара, который должен был развалить напополам иссохшего за годы упокоения верзилу, когда невысокого роста, но очень вертлявый мертвяк все-таки дотянулся своим широким пером до Осси.
Острый как бритва край сверкающего клинка скользнул по руке, оставляя за собой узкую полоску крови и жгучую боль. И боль эта была той последней каплей, что прорвала в сознании и без того уже изрядно подточенную плотину на пути к магии перстня. И как только исчезла эта последняя преграда, в сумраке подсознания леди Кай забрезжил далекий свет, и она устремилась к нему, растворяясь в нем полностью, подчиняя и сливаясь с ним.
А перстень с оскаленным черепом взорвался огнем. Но не сам по себе, как давеча – защищая себя и карая отступников, а уступив чужой воле, и ведомый только ее желаниями. А желание у леди Кай в этот миг было только одно.
Страстное желание убивать…
Череп на перстне вспыхнул, раскинув по двору ослепительные лучи, которые будто живые шарили по сторонам, ощупывая пространство вокруг, но нигде не задерживаясь.
Они равнодушно скользнули по синей сутане, затем мазнули яркой кистью по земле, все ближе подбираясь к троице разупокоенных. А те вдруг застыли на месте в каких-то совершенно противоестественных позах, будто время их навеки остановилось, удерживаемое властной рукой, для которой и смерть и жизнь едины и одинаково безразличны.
И едва только щупальца-лучи добрались до мертвой, но восставшей из тлена плоти, как с новой яростью вспыхнул оскаленный череп, и задрожал меж его клыков язык тик-палонга. И тут же невероятная, немыслимая, пульсирующая в мертвых телах боль заставила их упасть на землю и забиться в падучей, выгибаясь так, что казалось, что еще немного и все – кости не выдержат. Но, видно, оставался еще в них запас прочности, и они продолжали извиваться на земле, взбивая сухой
Спешивший на помощь монах замер в отдалении, не решаясь приблизиться ни к Осси, ни к катающимся в пыли мертвецам. Так и стоял, судорожно сжимая рукоять своего меча, который уже испил сегодня достаточно мертвой и перебродившей крови. Стоял и с ужасом переводил взгляд с леди Кай на корчащихся на земле мертвяков.
А боль, пожиравшая их, похоже, не только не отступала, но становилась все больше, тщательно пережевывая высушенную смертью плоть, и страдания последних разупокоенных были столь велики, что почувствовав это, леди Кай даже пошатнулась слегка и на всякий случай сделала шаг назад. Чисто рефлекторно.
А светлых лучей становилось все меньше, причем те, что еще оставались, бледнели прямо на глазах, теряя свой ослепительный первоначальный блеск, и становились почти прозрачными, потихоньку вливаясь в тела, распятые на земле. Они напитывали мертвецов своим умирающим светом, и это было сродни тому, как совсем недавно такой же странный и непонятный свет пожирал тело Иффы, так не вовремя оказавшегося в пределах его досягаемости.
Вот так же и сейчас – понемногу начинали светиться все еще дергающиеся трупы, источая вокруг новое сияние, прорывающееся изнутри сквозь трещины в пересушенной временем коже и глазницы в которых плескались мутные, словно застывающее стекло, зрачки. И свечение это все нарастало, а когда достигло своего апогея, мертвецы поплыли. Мертвая плоть их таяла, как воск на горящей свече, стекая на землю густыми, отвратительно воняющими волнами, и расплескивалась вокруг мерзкими мутно-серыми лужами, над которым вились тонкие струйки пара.
Скорость этого разложения все нарастала, и вот уже медленно сползающие волны жидкой плоти захватывали с собой целые куски мертвых тел. Грязными уродливыми ошметками они плюхались на землю и истаивали уже там, питая своей массой уже слившиеся в одно-единственное озерцо лужи.
И над всем этим победно сиял перстень некромансера, в очередной – уж неведомо какой по счету раз победивший смерть, но впервые сделавший это во славу Осси Кай и подчиняясь ее воле.
А потом он вспыхнул снова. Да так, что леди Кай на какое-то время ослепла, а когда зрение вернулось, то не было во дворе уже ни уродливых скрюченных костяков, ни смрадных луж, ни тяжелого, стелющегося над ними не то пара – не то дыма… Лишь немного спекся песок в том месте, где только что заново умирала троица разупокоенных, да черные хлопья сажи кружили над пятном свежеиспеченного стекла, в мутной глубине которого угадывались три чуть более темные тени.
– Готово! – Выдохнула Осси и, оторвавшись от жуткого пятна на земле, повернулась к монаху.
Тот стоял в нескольких шагах от нее, продолжая сжимать свой меч, и с ужасом смотрел на Осси, казалось, раздумывая – броситься ли ему со всех ног прочь, спасая свою облаченную в и синюю рясу шкуру, либо же – напасть на мерзкую тварь, – коей он, без сомнения считал теперь леди Кай, – и славно погибнуть в борьбе с богопротивным некромансером.
Все эти чувства и вся эта невероятно сложная их борьба отчетливо отражались на его лице, но, похоже, что здравый смысл все же сумел взять верх, и он пересилил себя: