Почему я не люблю дождь
Шрифт:
Товарищ его, с которым детина коротал вечерок уже за четвертой кружкой горького и дешевого пива был полной ему противоположностью.
Маленький щуплый, рядом со своим здоровым приятелем он казался хилым заморышем неспособным ни на что путное, да и на беспутное, пожалуй, тоже. В серых невыразительных глазках его плескалась глубокая усталость и вечная обида на все и на всех. И лишь иногда эти тусклые, холодные, как у снулой рыбы глаза оживали, быстрым цепким взглядом обшаривая все вокруг, но длилось это всего какое-то мгновение, а потом они снова засыпали, скрываясь под маской вечной скуки.
– Так сам
– Да она, она! Уймись уже!
Девушка, которую обсуждала эта странная нелепая парочка, только что спустилась по лестнице из гостевых комнат и, быстро осмотрев зал, направилась к столику в противоположенном углу трактира, за которым сидел молодой монах. Впрочем, он не просто сидел, а успел уже за то недолгое время, что прошло с тех пор, как он подобно своей спутнице спустился в зал, уговорить здоровенную кружку красного вина, которое большинство здесь присутствующих могли себе позволить только по праздникам. А этот уже, похоже, ко второй примерялся.
Девица же, усевшись за стол, что-то тихо сказала подскочившему тут же хозяину, – видно важная она птица была, коль скоро Беран не поленился ей навстречу пару шагов сделать, – после чего оживленно защебетала со смущенно улыбающимся монахом, будто продолжая недавно прерванный разговор.
А любопытные взгляды, рожденные появлением этой юной светловолосой красавицы, тем временем, постепенно угасали. И тому, надо сказать, не мало способствовал тонкий длинный меч в потертых ножнах, висевший у девушки на поясе. Нескромные взоры, ощупывавшие тонкую фигуру девицы, добиравшись до четко очерченного бедра как-то сами собой соскальзывали на это явно видавшее виды оружие усмирения. Приковывал он взгляд, отбивая всякую охоту продолжать знакомство, и на этом изучение анатомических прелестей незнакомки для большинства и заканчивалось…
– А ты про монаха, вроде, не говорил, – не унимался чернявый.
– Не говорил, – согласился с ним его приятель, возвышающийся над ним как гора над мышью. – Потому, что сам про него не знал. С другой стороны, это, что-то меняет?
– Да нет, – пожал плечами чернявый. – Не особо…
– А… А то я уж подумал: ты монашка испугался, – ухмыльнулся детина, и ямочки на его щеках сразу сделались глубокими-преглубокими, а лицо стало совсем детским.
– Не испугался. По мне так: монахом больше – монахом меньше, мир и не заметит…
– Ну, этого мир, может и не заметит, а вот они тебя, если ты и дальше так на них пялиться будешь, точно приметят!
– А я чего… Я не пялюсь, – буркнул чернявый и уткнулся в кружку, скрывшую его лицо почти полностью. – Слышь, Ил, может пожрать чего закажем?
– Да можно… – Детина поднялся из-за стола и неспешно направился к хозяину, раздвигая своим мощным телом сизые клубы дыма.
Чернявый зевнул, почесал в затылке и проводил приятеля взглядом.
Недолго пошептавшись с хозяином у стойки, Ил побрел обратно, с трудом протискиваясь между тесно стоящими столами и лавками, и уже подходя к столу, зацепил головой висящую на веревках доску со свечами, заменявшую в этой дыре светильник. Да так он ловко это сделал, что плеснувший с доски расплавленный воск сильно ошпарил его руку, поднятую было в тщетной попытке удержать раскачивающийся огненный маятник. Зашипев от боли,
– Тише ты, развалишь тут все… – буркнул чернявый, придержав сползающую кружку. – Ну чего там?
– Сейчас крылья принесут, – прошипел детина, растирая покрасневшую руку.
– Да не три ты так! На вон… – чернявый подвинул кружку. – Смочи холодненьким…
Некоторое время он внимательно наблюдал как приятель его, с трудом запихивает сложенные в щепоть пальцы в кружку, смачивает их в мутном холодном пиве, а потом, кривясь от боли, водит по горящей от ожога руке, но вскоре это занятие ему, похоже, наскучило.
– Слушай, – вернулся он к прерванному разговору. – А чем она этой твоей не угодила? Девица – как девица. Стройная. Симпатичная… Парня что ли у нее увела? – он коротко хохотнул.
– Вряд ли, – детина шутку не поддержал, – видно здорово он руку пришкварил и не до смеха ему было. – За это не убивают. Во всяком случае, такие как она. Да и про рюкзак она раз десять повторила. Видно есть там что-то, раз столько денег отвалила.
– Интересно что?
– А мне почем знать. Не сказала она… А, к бесам… – здоровяк поморщился и убрал руку со стола. – Не помогает твое холодненькое…
– Ну, само, значит, пройдет, – кивнул чернявый. – Не смертельно! А раз так не помогает – выпей. Может оно изнутри возьмет.
– Изнутри, говоришь, – поморщился Ил. – Ща попробуем, – он залпом осушил оставшееся пиво и замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
– Ну как? – с интересом спросил чернявый. – Помогло?
– Да вроде…
– Ну вот, я ж говорил… А насчет этого: надо будет глянуть потом, что там в рюкзаке. А то, может, и отдавать не стоит – самим сгодится…
– Сдурел что ли – Ил даже про руку свою позабыл, а к чернявому подался так, что стол снова предательски качнулся, норовя сбросить с себя две только что поспевшие кружки с густыми пенными шапками, гору обжаренных до первых углей крыльев и полную миску моченого лука. – Ты, что – жизни лишиться хочешь? – Прошипел здоровяк в ухо своему сотрапезнику. – Так это запросто! С Апостолатом в такие игрушки играть? Да она с тебя шкуру живьем и на костер! Даже не думай!
– Да ладно тебе… Успокойся. Все… Забыли… Нет – так нет. Я просто спросил. Думал, может тебе самому интересно.
– Не интересно! – Отрезал Ил. – Нисколечко не интересно. Мне жизнь моя, знаешь, как-то подороже. Да и твоя любопытства такого не стоит. Ты просто преподобную эту не видел… Красива как ангел, а в глазах лед. Холодный– холодный. Ей нас с тобой схавать – что пару мух перед обедом прибить. Не заметит и не поморщится. И на брата своего не надейся – не поможет. А узнаю, что подбиваешь…
– Да уймись ты. Сказал все – значит все!
– Узнаю, что подбиваешь, – не обращая никакого внимания на слова чернявого продолжал Ил. – Самолично передавлю. Ты меня знаешь…
Чернявый кивнул и потянулся за кружкой.
– Ладно тебе, Ил. Не кипятись. Я что… Я – как скажешь… Скажешь: не лезть – не полезем. Ты не заводись только… Все будет как надо: встретим, примем, нос совать не будем. Я просто подумал… – но видя, как наливаются кровью глаза здоровяка, а сам он начинает потихоньку вырастать над столом, чернявый заткнулся. – Все-все… Забудь… Больше не думаю.