Почему я не люблю дождь
Шрифт:
– Вот и не думай, – улыбнулся Ил, усаживая свое туловище обратно на лавку, которая под ним отчаянно скрипела и прогибалась. – Не за это нам платят.
– Не за это, – согласился чернявый. – А и то не понятно, – чего она столько денег отвалила за девицу-то? Пусть даже и с монахом? И пятерых на то подписала? Мы бы и вдвоем с тобой…
– Да, магичка она, – буркнул Ил. – Девица эта. А преподобной, видно, штуковина та сильно нужна, что в рюкзаке. Вишь, даже тут с ним не расстается. – Детина стрельнул глазами на парочку и тут же повернулся к приятелю. Хотя все эти предосторожности были явно излишни потому как двое у дальней стены были настолько поглощены
– Ну, магичка – и что? – Скривился чернявый. – Не в первой…
– Раз платит, значит оно того стоит, – отрезал Ил. – Значит знает про нее что-то. А ты, не будь дураком – не дай себя обмануть, а то: стройная, симпатичная, – передразнил он чернявого, в точности скопировав его интонацию. – А она потом возьмет да раскатает нас, твоя симпатичная…
– Пятерых не раскатает, – улыбнулся чернявый, и улыбка эта на один короткий миг приоткрыла истинное лицо Лерса Хафета отставного штурм-лейтенанта личной гвардии Его Величества, ныне отпущенного на вольные хлеба и не менее вольные промыслы.
Быстро это мелькнуло. Так быстро, что никто из посетителей безымянного деревенского трактира метаморфозы этой не заметил.
Не заметила ее и леди Кай.
Осси Кай спустилась в зал, когда вечер давно уже наступил, а Хода устала ее подгонять. Не помогали ни уверения, что выглядит леди Кай уже вполне хорошо и просто замечательно, ни угрозы, что брат Эйрих, если она еще немного тут прокопается, просто устанет ждать, плюнет и отойдет ко сну.
Осси со всем этим безусловно соглашалась и раз пять, по меньшей мере, подходила к двери, чтобы спуститься вниз. Но всякий раз дверь оставалась закрытой, а девушка возвращалась назад, чтобы подправить последний штрих. Очень уж хотелось ей выглядеть в глазах брата Эйриха потрясающей, великолепно-неотразимой, и… желанной. Благо устав монастырский был на этот счет не очень строг, и позволял братьям своим многое, – это леди Кай у Эйриха давно уже разузнала.
В общем, хотелось ей соответствовать и моменту, так кстати подвернувшемуся, и желаниям своим, которые вдруг взяли и без всякого на то ее соизволения прорвали внутреннюю плотину целомудрия и осторожности. Бывает так иногда…
Доведение себя до состояния полного и неповторимого совершенства, сильно осложнялось походно-деревенскими условиями и отсутствием огромного количества совершенно необходимых мелочей. Потому работали с тем что было.
Мыться пришлось по частям в грубой деревянной лохани, зато щетка, набранная из жесткой пегой щетины оказалась очень даже ничего, и грязь, которой странствующая графиня заросла за время своего долгого похода, оттиралась просто замечательно. Покончив, таким образом с водными процедурами и почувствовав себя намного лучше, леди Кай накрутила на голове некое подобие вечерней прически и облачилась в тщательно вычищенный комбинезон, который должен был на сегодняшний вечер заменить ей потрясающе-шикарное платье.
После этого в ход пошли маленькие женские хитрости из практически бездонного арсенала обольщения, немного мелких магических ухищрений и капля безумно редких и дорогих духов. А вы, небось, думали: леди Кай с собой только орудия умерщвления таскает?
Неплохо, конечно, было бы чуть усилить получившийся образ парой-тройкой каких-нибудь подходящих по случаю украшений, но при одной только мысли об этом, череп на перстне как-то очень плотоядно ухмыльнулся и демонстративно облизнул своим мерзким языком нехорошо блеснувшие клыки.
И вот наступил момент, когда оттягивать свой выход дальше было уже невозможно, и только тогда леди Кай поняла, что боится.
Просто боится.
Как маленькая девочка.
Как девчушка перед первым и самым важным в жизни поцелуем, который, безусловно, должен изменить весь мир и перевернуть вселенную.
Как…
А когда она это поняла, то разозлилась. На себя, на брата Эйриха и… на себя. Разозлилась, и решительно распахнув дверь, сошла вниз.
Эйриха Осси увидела сразу. Еще с верхней ступеньки, хотя зал был почти полон. Правда, и не сильно большим он был, но все же…
И зря пугала ее Хода – никуда он, конечно же, не собирался, а сидел себе за столиком у стены и потягивал что-то из черной глиняной кружки, с нетерпением поглядывая наверх – на лестницу. А когда увидел ее – так аж расцвел весь. И сердце леди Кай от этого ухнуло куда-то вниз, а потом воспарило до звезд, подброшенное ввысь мощным потоком адреналина. И понеслось…
Леди Кай плохо помнила тот вечер. В памяти остались лишь какие-то обрывки. Все звуки, слова, лица, разговоры – все это слилось в каком-то бешено вращающемся калейдоскопе центром которого были они с Эйрихом, который, кстати сказать, уже после первой же кружки вина перестал быть братом…
Она помнила оценивающие взгляды, которые бросали на нее сидевшие вокруг люди. Помнила степенного и важного, как ему и положено, трактирщика, оказавшего ей немыслимую честь и самолично обслужившего «светлую госпожу». Помнила огромного увальня, чуть было не снесшего своей головой полтрактира, и смазливую служанку, которая изо всех своих деревенских сил строила глазки Эйриху. Но все это было не важно…
А важным было то, что глаза и губы его были так близко. Совсем рядом.
Она слышала свой голос, но не помнила ни слова из того, что говорила в тот вечер…
Она слышала его смех, и от этого на душе становилось светло и хорошо…
Она устремлялась к небесам, а тело похотливо подло и с упоением предавало ее – с каждым прожитым мигом, с каждым ударом сердца, внутри росла и зрела блудливая тварь, подчиняя себе все, и подавляя любые другие желания и помыслы. И наконец она взяла верх, сорвав ненужные больше лоскуты рамок и приличий.
Как они оказались в комнате, Осси тоже не помнила. Но помнила, как Эйрих, ставший внезапно таким родным и близким зарылся пальцами в ее волосы, в один миг превратив роскошную по местным возможностям прическу в густо-взлохмаченную гриву, а потом очень бережно приподнял ее голову и долго-долго, не отрываясь, смотрел на нее. Так долго, что уже растаяли без следа ее собственные отражения в его глазах, а он все смотрел, и будто никак не мог решиться.
А потом притянул к себе и поцеловал. Губы его были горячи, а поцелуй длился вечность. Она наслаждалась его вкусом, впиваясь в него как в первый и последний раз, до тех пор, пока в глазах не потемнело от желания, пока горячая волна не захлестнула сначала голову, а потом и все тело, судорогой напрягая мышцы и подгибая колени, пока внизу живота не родилась сладкая, тянущая боль, которая медленно росла, огненным комом пожирая все тело…
А потом наступила ночь. Их общая ночь.
Она была чарующе хороша, она укутывала теплым покрывалом нежности, а затем сменялась бурлящей в крови страстью. И все это повторялось снова и снова, меняясь порядком и местами, но неизменно, рождая новое блаженство.