Почетная гвардия
Шрифт:
Внутри, в громадных помещениях, куда не добирались солнечные лучи, было холодно. Голуби и летучие крысы мелькали среди стропил, взрезая широкие лучи солнечного света, падавшие в неф.
Здесь было многолюдно, несмотря на ранний час. Суетились аятани в голубых одеждах, готовившиеся к одному из утренних ритуалов. Эшоли помогали им и сотням верующих, собиравшимся в центральном нефе. Дувший с востока ветер приносил запахи запеченной рыбы и хлеба, ароматы общественных кухонь, работавших при храме. Церковь организовала раздачу бесплатных обедов дважды
Эти запахи заставили желудок Бана Даура болезненно сжаться. Хромая, Даур шел вдоль главной колоннады в толпе других верующих и на минутку остановился, тяжело опираясь на трость и дожидаясь, пока пройдут неприятные ощущения. После ранения он ел совсем немного. Да и вообще мог уже не очень много. Врачи запретили ему даже вставать с кровати, но он лучше знал, как себя чувствует. Сильным, на удивление сильным. И удачливым. Ритуальный клинок прошел на волосок от сердца. Доктора беспокоились, что рана оставит на сердечной мышце шрам, который мог разойтись, если не поберечься.
Но Даур просто не мог оставаться в постели. Этот мир, Хагия… Скоро ему придет конец. Улицы были запружены военными и гражданскими, пытавшимися собрать вещи и улететь отсюда. В воздухе витал страх и странное ощущение нереальности происходящего.
Даур пошел дальше, но вскоре снова остановился, привалившись к стене. Все еще кружилась голова, а рана в груди иногда начинала особенно сильно ныть. Боль словно накатывалась горькими тяжелыми волнами.
— Сэр, вы в порядке? — спросил проходивший мимо эшоли, юноша в шелковых одеждах кремового цвета. В его взгляде светилось беспокойство. — Могу я помочь вам?
— Ммм… возможно да. Я, похоже, переусердствовал.
Студент протянул руку и помог ему дойти до ближайшей скамейки. Даур с благодарностью опустился на нее.
— Сэр, вы очень бледны. Вам точно нужно идти?
— Возможно, что нет. Благодарю тебя. Мне уже лучше.
Студент кивнул и отошел. Даур увидел его через пару минут — юноша разговаривал с аятани и с беспокойством указывал в сторону Даура.
Капитан сидел, воззрившись на высокий алтарь. Самое плохое — что не хватало дыхания. Любое усилие очень быстро заставляло его задыхаться, и затем он долго не мог восстановить дыхание, потому что глубокие вдохи вызывали сильную боль в груди. Нет, не это было самым плохим. Нож под сердце — не самая плохая вещь. Получить ранение в битве и пропустить последнюю миссию своего полка… И даже это не было самым плохим.
Хуже всего были не выходившие из головы мысли. Даур услышал поблизости сердитые голоса и оглянулся. То же самое сделали все верующие вокруг. Два аятани спорили с группой офицеров из Арделеанских колоний. Один из гвардейцев постоянно указывал на реликварий. Даур услышал, как один из жрецов сказал: «Но это наше наследие! Вы не обчистите это святое место!»
Те же самые высказывания Даур слышал уже несколько раз за последний день. Несмотря на ужасающее зло, надвигавшееся с единой целью — поглотить весь мир, мало кто из жителей Хагии хотел эвакуироваться.
Он питал неизмеримую симпатию к этим верующим. Его ранение словно стало своего рода инициацией. Даур всегда был человеком долга, долга по отношению к Империуму, Богу-Императору. Но он никогда не чувствовал себя особенно… набожным.
До настоящего времени. До Хагии. До того самого момента, как кинжал инфарди вошел меж ребер. Это что-то изменило в нем, словно острая сталь и собственная пролитая кровь преобразили его. Он слышал о людях, переживших религиозные трансформации. Это-то его и пугало. И не позволяло толком думать о чем-то другом.
Даур чувствовал, что с этим нужно что-то делать. И решил для начала доковылять от госпиталя до ближайшего храма. Но заметных результатов это не дало. Даур не знал, чего ищет. Быть может, какого-то знака. Послания. Чего-то необычного.
Он вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Он должен был эвакуироваться с другими ранеными на корабле и отбыть в шесть часов вечера. А он совсем этого не хотел. Такой отъезд выглядел как бегство.
Открыв глаза, Даур заметил знакомую фигуру среди верующих у подножия главного алтаря. Это было настолько неожиданно, что Даур не сразу поверил глазам.
Но в конце концов ему пришлось признать очевидное. Кольм Корбек собственной персоной молился на коленях у алтаря. Левая его рука покоилась на перевязи, прижимаясь к забинтованной груди, пустой рукав черного мундира свободно болтался.
Даур подождал. Через несколько минут Корбек поднялся, обернулся и увидел сидящего на скамье капитана. Замешательство скользнуло по бледному лицу полковника. Но он тут же взял себя в руки.
— Не ожидал увидеть тебя здесь, Даур.
— И я вас тоже, полковник.
Корбек сел рядом с ним.
— Разве тебе не следует быть в постели? — спросил Корбек. — Что? Что смешного?
— Я как раз собирался спросить вас о том же.
— Ну… гм… — пробормотал полковник. — Ты же меня знаешь. Терпеть не могу валяться без дела.
— Были какие-нибудь известия от почетной гвардии?
Корбек покачал головой.
— Никаких. Фес, но я…
— Что вы?
— Ничего.
— Ну, давайте же, вы ведь хотели что-то сказать.
— Не думаю, что ты это поймешь, Даур.
— Да ладно?
Какое-то время они сидели молча.
— Что? — Даур вдруг пронзительно воззрился на Корбека.
— Что — «что»? — проворчал полковник.
— Вы сказали…
— Нет.
— Только что, полковник. Вы сказали…
— Даур, я ничего не говорил.
— Вы сказали «мученик Саббат», я слышал.
— Это не я. Я ничего не сказал.
Даур почесал щеку.
— Ладно, не обращайте внимания.