Почетный караул
Шрифт:
За столом сержант Гонсалес аккуратно переворачивал высыпанные из коробки костяшки домино лицевой стороной вниз. По рождению он был пуэрториканцем, и к домино, как к азартной и требующей большого искусства игре, приобщил их он. Остальные вначале отнеслись к нововведению прохладно, однако вскоре убедились, что вариант домино, носящий название «грабеж» или «все пятерки», по доллару за очко перекачивает деньги из рук в руки не хуже игральных костей и не затягивает процесса, как покер. Однако, как и в покере, систематические выигрыши требовали не только
Сержант Гонсалес сказал:
— Эй, вы, кончайте! За дело. — И обернулся к сержанту Пеллерино: — И чего ты так долго обжираешься, Дэнни? Тебе это ни к чему. Погляди на свое брюхо!
— Заткнись, — благодушно сказал сержант Пеллерино, выпростал рубашку из брюк, расстегнул ее и легким движением плеч распахнул, подставляя приятной прохладе кондиционера мясистую грудь в густом войлоке черных волос, на которой поблескивали личный знак и золотой образок со святым Христофором. Держа спину прямо, он опустился в кресло и взял семь костяшек, которые подтолкнул к нему Гонсалес. Он поставил их перед собой и сказал:
— Хочешь, испанская морда, узнать то, чего не знаешь? Тебе работка готовится. Вера видела в канцелярии. Жди через недельку, ну через десять дней.
— Какая бы? — спросил Гонсалес. — И с какой это стати ты обзываешь меня испанской мордой, жирная ты итальянская рожа?
Лабарр и Сторм оставили турель и уселись за стол. Гонсалес пододвинул им костяшки. Сторм сказал:
— Как твоя спина, Дэнни? На тебя посмотреть, она здорово болит.
— Еще чего! Стукнулся, и все.
— И на физии у тебя приличная царапина, — сказал Лабарр. — Вера тебя изукрасила?
— Еще чего! Нас болтало. А я не пристегнулся, ну и стукнулся.
— Да ну же, Дэнни! — сказал Гонсалес. — Какая работа?
— Как тебе понравится перекрасить опознавательные знаки на самолетах?
— Побойся Бога! Их же только что поменяли! И двух месяцев не прошло. Во всяком случае — не больше.
— А теперь их снова изменили. Никакой красной краски. Поперечина синяя, круг без красной обводки. Все синее.
— Чем же это лучше?
— Не знаю. Я говорю только, как будет. Кто-нибудь перебьет? — Он выложил дубль-шесть.
Селектор в стене сказал:
— Сержант Пеллерино!
— Ну вот, поехали! — поморщился сержант Пеллерино, повернулся в кресле и спросил у стены: — Что там?
— Телефон.
— Кто звонит?
— Ботвиник от полковника Моубри, сержант.
— Нет! — сказал сержант Пеллерино. — Я ушел обедать. Я же тебя предупредил.
— Я так и сказал. А они позвонили в столовую. И спрашивают, вы что, еще не вернулись?
— Нет. Я еще не вернулся. И чего это я должен возвращаться в электромастерскую? Может, я на линии. Может, я самолет вырулил — проверить тормоза. И не вызывай меня ни для кого. Кроме Веры. И полковника Росса, его отдела.
— Бу-сделано,
Сторм, щуплый, с заостренным умным личиком, приложил к дублю шесть-три. Лабарр тут же приложил с другой стороны шесть-два и сказал, кивая на блокнот Гонсалеса:
— Моя пятерочка. Ну-ка, запиши ее туда! А чего это у Старого Хрыча свербит, Дэнни?
Сержант Пеллерино пожал плечами.
Гонсалес приложил дубль-три к шесть-три и сказал:
— Моя пятерочка.
— Чтобы перебить, надо прикупить, — сказал сержант Пеллерино, взял костяшку и перевернул на ладони. Три-пустышка. Он приложил ее к дубль-три. — Думает, конечно, что я-то знаю, где генерал. Может, и знаю, да ему-то мне зачем говорить? Обойдется.
Сержант Лабарр сказал:
— А столько боеприпасов ему зачем? Мы его загрузили под завязку. Эти сорок седьмые берут много. Четыреста двадцать пять комплектов. Ты про это знаешь?
— Может, боеприпасы для того, чтобы их расстрелять. — Сержант Пеллерино вдумчиво осмотрел выложенные костяшки. — Вот тут я и подзаработаю, — сказал он, когда подошла его очередь. Эффектным жестом он придвинул свою костяшку и указал на нее пальцем. — Пять к двадцати пяти. Благодарю всех! Он же никогда на сорок седьмом огня не вел. Может, захочет попробовать на Чечотрском полигоне. Его там так скоро не разыщут.
— А это еще почему? Почему он не хочет, чтобы его разыскали?
— Может, ему хочется проветриться, Джо. Может, ему не нравится все время торчать тут. А тебе нравится?
— Произведи меня в генералы, так и понравится, — сказал Лабарр. — Попробуй, произведи. Вот тогда я тебе отвечу, нравится — не нравится.
— А я тебе и сейчас скажу. Тебе очень даже понравится дерьмо, с которым он должен возиться. Уж ты-то не устанешь!
— А Бил, значит, устал? — сказал Гонсалес. — Не выдержал? Хватку теряет? В Восьмой отдел его тянет?
— Все-то ты знаешь, — ядовито сказал сержант Пеллерино. — Хоть раз бы в точку попал! Хватки он не терял и не теряет. И я видел его в переделках, после которых тебя бы сразу в Восьмой отдел отправили. Так что прикуси язык, дезертир чертов!
Лабарр сказал:
— А тебе там язык никогда не ущемляли, Дэнни?
Сержант Пеллерино уперся ладонями в стол.
— Давайте разберемся, — сказал он. — Я его по-хорошему прошу: кончай. А теперь вот ты. Если ты для трепа, так я тебя прошу: кончай. А если не для трепа, так пошли в ангар разбираться с заданием.
— Напугал! Поджилки трясутся, — сказал Лабарр.
Сторм сказал:
— Чего ты задираешься? Джо, конечно, просто треплется. А ты на него полез, и он уже сам толком не знает. А еще добавишь раз-другой, так ему станет ясно, что никакой это не треп.
Сержант Пеллерино сказал:
— Ты же слышал. Я в жизни ни к кому не прислуживался и скажу для твоего сведения и руководства, что, попробуй ты это там, в два счета вылетишь. И почему бы мне не задираться? У меня есть право…
Из селектора донеслось: