Почти луна
Шрифт:
— И сколько они стоят?
— Я вижу перед собой будущего коллекционера?
Он принялся собирать буквы, начав с «Z» и двигаясь к середине алфавита, где стояла коробка. Положил в нее вторую половину алфавита и продолжил от «М» до «А».
— Пока что у меня есть только фотографии матери в сорочках.
— Ты знаешь, кто такие музы, Хелен?
— Наверное.
— И кто же?
— Они бывают у поэтов.
Он положил собранные буквы в картонную коробку и закрыл крышку.
— У других творцов тоже.
Он подошел к полкам вдоль
«Женская нагота», — прочитала я.
Мистер Форрест вытащил деревянный стул с круглой спинкой.
— Вот, садись. У многих творцов есть музы. У художников, фотографов, писателей. Твоя мать чем-то очень похожа на музу.
Я сидела за блестящим деревянным столом и просматривала изображения обнаженных женщин страница за страницей. Одни лежали на диванах, другие сидели на стульях, некоторые застенчиво улыбались, у каких-то вообще не было голов, только ноги, груди и руки.
— Отец работает с осадком.
— Это не значит, что Клер не может вдохновить его.
— На что?
— На жизнь, Хелен. Ты слепа, если не видишь этого. Они связаны — они поддерживают друг друга.
На страницах передо мной было два изображения одной и той же женщины.
— «Маха одетая», — вслух прочла я. — «Маха обнаженная».
— Да. Гойя, — произнес мистер Форрест. — Разве они не прекрасны?
Я посмотрела на две картины бок о бок, затем поспешно захлопнула том.
— Мистер Уорнер сказал, все считают, что мы должны переехать.
В столешнице я заметила дырки — должно быть, сквозь них проходило железо, скреплявшее балки моста. Они были закрыты идеально подогнанными втулками из дерева более светлого цвета.
— А ты хочешь переехать?
— Не знаю.
Мгновение он молчал, затем предложил мне руку.
— Полагаю, тебе следует позволить мне научить тебя водить.
— На «ягуаре»?
— А что, есть и другие машины? Я не знал.
Я покраснела от счастья.
Я шла домой с фотографией матери в сорочке цвета небеленого полотна, которую должна была вернуть на место, и бессрочным приглашением заходить поиграть с Тошем. Но более всего меня занимала картинка, как я сижу за рулем машины мистера Форреста. На голове у меня яркий шарф, на носу большущие солнечные очки, и еще я почему-то курю.
Уже стемнело, а света в нижнем этаже нашего дома не было. Войдя, я увидела, что ванная рядом с кухней опустела, а радио и мамино вязанье валяются у нижних ступенек лестницы. Я поднялась в свою спальню и вынула пижаму из нижнего ящика комода.
Переоделась и спустилась, чтобы почистить зубы. Я подумала об обнаженных женщинах, спрятанных в доме мистера Форреста. Он забыл дать мне книгу для матери, и почему-то это обрадовало меня, словно я выиграла состязание, словно его преданность, хоть и косвенно, перешла на меня. В ванной я налила воды в свой розовый пластмассовый
Вдруг послышался звон металлических жалюзи.
— Где ты шлялась? — спросила мать.
Она подошла ко второму окну, прямо над моей кроватью, и рывком закрыла жалюзи.
Я не ответила. Прошла мимо нее и села на старый стул в углу комнаты. На нем, как обычно, валялась гора не слишком чистой одежды, но спихивать ее я не стала, а взгромоздилась прямо на кучу и уставилась на мать.
— Серьезно, я очень волновалась, — сказала она.
Я промолчала.
Мать принялась расхаживать взад и вперед по плетеному коврику.
— Послушай, Хелен, ты же знаешь, как мне тяжело.
Молчание.
— Я не могла выйти к этим мужчинам. Я даже не была во дворе с тех пор, как, ну, сама знаешь, с тех пор как тот мальчик упал на дороге.
«Его сбила машина!» — заорала я мысленно.
— Где ты была?
Она смотрела на меня, наполовину обвиняя, наполовину умоляя. Ее руки дрожали и дергались, отгоняя некое чудовище, которого я не видела, некую призрачную сущность, что преследовала ее день за днем. В голове звучали слова мистера Форреста: «Психически нездорова».
— Наверное, ты была у Натали. По-твоему, я не чувствую, как от тебя несет выпивкой? Что ты сказала той женщине? Ты рассказала ей, что твоя полоумная мать скорчилась в ванной? Ты ничего не добьешься, если будешь порочить меня перед соседями и напиваться с Натали и ее желчной мамашей. Я не могу одна следить за домом. Ты знаешь, откуда родом мать Натали? Знаешь? С Юга, как и я, но она проделала известный трюк «Я переехала на Север и избавилась от акцента», как будто Юг — это помойка какая-то, с которой она сбежала. Да ты рехнулась, если считаешь, что мамаша твоей подружки Натали чем-то лучше меня.
Я видела себя, словно парила над собственным телом. Я встала со стула, а мать продолжила говорить, хотя я больше не слышала ее. Она размахивала руками еще сильнее, а мне хотелось одного: чтобы все прекратилось. Моя рука с розовым пластиковым стаканом дернулась, я очнулась и поняла, что сделала, лишь когда вода выплеснулась в лицо матери.
Я хотела рассказать ей, что меня ударили; хотела, чтобы она утешила меня. Хотела орать на нее и царапать ее лицо ногтями. Хотела, чтобы она была в здравом уме.
Она съежилась, а я завопила:
— Мистер Уорнер сообщил мне, что все соседи пришли к консенсусу: мы должны переехать!
И так же быстро, как встала, плюхнулась обратно на кучу снятой одежды.
Мать не пошевелилась, чтобы вытереть лицо. Она слабо улыбнулась мне и очень тихо сказала:
— Мистер Уорнер любит такие слова, как «консенсус». Он настоящий…
Я могла закончить за нее — просто игра в «чепуху» какая-то!
— Надутый осел.
Мать была благодарна, что я пригласила ее обратно на тот путь, по которому она шла. Вода капала с ее носа и губ. Лицо блестело в свете лампы.