Почти луна
Шрифт:
Рядом с каминной полкой я заметила овальный поднос. Он стоял на веретенообразном столике из вишневого дерева и являл ряды хрустальных бутылок, отражавших свет. Мистер Форрест проследил за моим взглядом.
— Да, ты заслужила что-нибудь выпить, — нервно произнес он. — Я и сам бы не отказался. Идем, Тош.
Он подвел Тоша к дивану в белом чехле, на котором я сидела, и похлопал рукой рядом со мной. Пес запрыгнул и немедленно привалился ко мне.
— Хороший мальчик, — похвалил мистер Форрест.
Пока сосед стоял спиной, я
— Я предлагаю тебе портвейн. Будем потягивать его и говорить об омерзительных людях, прежде чем забыть о них.
Он протянул мне кроваво-красную жидкость, подошел к золотистому бархатному креслу напротив и опустился в него, отчего его колени задрались к потолку.
Он засмеялся над собой.
— Я никогда не сижу в этом кресле, — признался он. — Это каминное кресло с низким сиденьем и высокой спинкой, какие леди держали в своих будуарах. Оно принадлежало моей прабабушке.
— Иногда я вижу вас в окно, — сказала я.
— Унылое зрелище, — предположил он.
Одной рукой я обнимала Тоша и чесала ему за правым ухом. Пес сидел с открытой пастью, пыхтел и улыбался, а время от времени откидывал голову назад и смотрел на меня. Я набрала полный рот портвейна и тут же захотела его выплюнуть.
— Потягивай, — посоветовал мистер Форрест, увидев мое лицо. — Я забыл сказать, да?
Казалось, самую долгую минуту в мире я ерошила шерсть Тоша и крутила головой, разглядывая комнату.
— Хелен, что случилось, когда я ушел?
— Забудьте.
Внезапно мне расхотелось об этом говорить. Единственное, чего я желала, так это остаться наедине с Тошем.
— Прости, Хелен. Обычно мне нет дела до соседей. И пока я не врываюсь в их дома, они оставляют меня в покое.
— Его друг ударил меня, — сообщила я.
Мистер Форрест поставил бокал на мраморный столик рядом с собой. Он выглядел так, словно его тоже ударили. Он глубоко вдохнул.
— Хелен, я собираюсь научить тебя двум очень важным словам. Готова?
— Да.
— А потом налью тебе чего-нибудь другого, потому что это тебе явно не по душе.
Я держала портвейн в руке, но была не в силах даже притвориться, будто потягиваю его.
— Итак, слушай: «сраный ублюдок».
— Сраный ублюдок, — повторила я.
— Еще раз.
— Сраный ублюдок, — уже более уверенно.
— Энергичнее!
— Сраный ублюдок! — почти прокричала я.
Едва не рассмеявшись, я откинулась на спинку дивана.
— Таких, как они, миллионы. Их невозможно победить, поверь мне. Можно надеяться лишь на тихую жизнь среди них. Сидеть и читать у окна, в окружении антиквариата и книг… По мне не скажешь, а ведь я революционер.
Мне хотелось его спросить, есть ли у него дружок, но мать категорически запрещала лезть в чужие дела.
— Как ты знаешь, я коллекционирую книги, — продолжал мистер Форрест. — Хочешь посмотреть на некоторые из моих новых приобретений?
— А как же моя
Я представила, как она свернулась вокруг своего транзисторного приемника, точно коническая морская ракушка.
— Она? — повторил он и встал, не выпуская бокал — Мы оба знаем, что она никуда не уйдет.
Он подошел забрать мой недопитый портвейн. При приближении хозяина Тош застучал хвостом по спинке дивана.
— Я ненавижу ее, — призналась я.
— На самом деле, Хелен?
Он держал оба бокала и смотрел на меня сверху вниз.
— Нет.
— Ты всегда будешь сильнее ее, — предсказал он. — Ты еще сама не знаешь, но так будет.
— Она позволила Билли Мердоку умереть.
— Виновна ее болезнь, Хелен, а не она.
Я глядела на него и хотела, чтобы он не умолкал.
— Тебе наверняка известно, что твоя мать психически нездорова.
Он поставил бокалы на серебряный поднос и повернулся спиной ко мне.
— Что твой отец говорит об этом?
— Психически нездорова, — повторила я.
Ощущение было такое, словно только что кто-то очень осторожно положил на мои колени бомбу. Я не могла разобрать ее, но знала, что, как бы она ни была ужасна, внутри лежит ключ — ключ ко всем тяжелым денькам, и запертым дверям, и истерикам.
— Ты никогда не слышала этих слов?
— Слышала, — смиренно признала я.
— Ты никогда не связывала их со своей матерью?
Я говорила «полоумная», а не «психически нездоровая». «Полоумная» пугало меньше. «Полоумная» было простым словом, вроде «робкая», или «усталая», или «грустная».
Тош спрыгнул с дивана, почуяв, что мистер Форрест хочет выйти. Я встала.
— Мы посмотрим книги и приготовим тебе джин с тоником. Твоя жизнь не принадлежит твоей матери, знаешь ли. Как и твоему отцу, впрочем.
— Вы только что сказали, что она психически нездорова.
— Твоя мать всех нас переживет. Я обязательно отправлю тебя домой с одной-двумя книгами — иначе откуда она об этом узнает? — а ты окажешь мне любезность, вернув фотографию на место.
Мистер Форрест, я и Тош прошли через гостиную на кухню. После двух комнат кухня шокировала меня. Она была белоснежной и невероятно практичной. На стойках не лежало ничего, позволявшего предположить, что хозяин дома ел или готовил еду в последние месяцы.
Я прислонилась к раковине, а он открыл холодильник.
— Можешь дать Тошу конфетку, — разрешил он, нашел нужные бутылки и открыл морозилку. — Они в белой фарфоровой кроличьей миске, рядом с раковиной.
Пока я угощала восторженного Тоша собачьими конфетками в форме крошечных кроликов, мистер Форрест смешивал коктейль.
— Почему вы дружите? — спросила я.
— Твоя мать обворожительна. Она невероятно остроумна и красива.
— И язвительна, — добавила я.
— К сожалению, язвительности на вашу с отцом долю приходится намного больше, чем на мою. У нас есть книги. Мы говорим о них, а затем я ухожу.