Почти напоследок
Шрифт:
– Извините, что заставила вас ждать, - сказала Она с гостеприимной, чёткой улыбкой и
сделала приглашающий жест в сторону кабинета, на ходу снимая норковое манто.
Я успел ей помочь, и Она оценила это молниеносным промельком женственности в озабоченных государственных глазах. Я восхитился её выдержкой и физкультурной стройностью её фигуры.
Вплыла секретарша, по-прежнему оскорблённо не глядя в мою сторону, и поставила поднос на краю длинного стола заседаний, обитого зелёным бильярдным сукном.
– Как всегда - откровенно?
–
Она вдруг взяла мою руку в свою, так что шрам всё-таки выскользнул из-под кружевной оторочки, и спросила с искренней тоской непонимания:
– Женя, ну объясните мне, ради бога, что с вами? Вас печатают, пускают за границу. У вас есть всё - талант, слава, деньги, машина, дача... У вас, кажется, счастливая семья. Ну почему вы всё время пишете о страданиях, о недостатках, об очередях? Ну чего вам не хватает? А?
Пойдём со мною, команданте, в такие дали,
где я не всхлипывал «Подайте!», -но подавали.
В году далёком, сорок первом, пропахшем драмой, я был мальчишкой бедным-бедным в шапчонке драной.
В какой бы ни был шапке царской и шубе с ворсом, кажусь я мафии швейцарской лишь нищим с форсом.
Как бы в карманах ни шуршало,
для подавальщиц
я вроде драного клошара
неподобающ.
Перрон утюжа, словно скатерть, тая насмешку, носильщик в жисть мне не подкатит свою тележку.
Когда в такси бочком влезаю, без безобразий, таксист, глаза в глаза вонзая, бурчит: «Вылазий!»
Сказала девочка в Зарядье: «У вас, мущина, есть что-то бедное во взгляде. Вот в чём причина!»
И я тогда расхохотался.
Конец хороший!
Я бедным был. Я им остался.
Какая роскошь!
Единственная роскошь бедных есть роскошь ада, где нету лживых морд победных и врать не надо.
Единственная роскошь бедных есть роскошь слова в пивных, в колясках инвалидных, с присвистом сплёва.
Единственная роскошь бедных есть роскошь ласки в хлевах, в подъездах заповедных, в толпе на пасхе.
Единственная роскошь бедных -в трамвае свалка, зато им грошей своих медных терять не жалко.
А если есть в карманах шелест, всё к чёрту брошу, и я роскошно раскошелюсь на эту роскошь.
Умру последним из последних, но с чувством рая. Единственная роскошь бедных -земля сырая.
Но не дают мне лица, лица уйти под землю. Я так хотел бы поделиться собой - со всеми.
Всё, что я видел и увижу, всё, что умею, я и Рязани, и Парижу не пожалею.
Сломали кости мне на рынке, вдрызг избивая, но всё отдам я Коста-Рике и Уругваю.
От разделённых крошек хлебных и жизнь продлится. Единственная роскошь бедных всегда делиться.
Актриса не могла разломить краюху хлеба так, как его разломила когда-то сибирская крестьянка на перроне. Актриса очень старалась, но в пальцах была ложь. И тогда за плечом оператора я увидел в толпе любопытных старуху. У неё были глаза женщины, отстоявшей в тысячах очередей. Её не нужно
– Может быть, попробуете вы?
– тихо спросил я.
Она взяла узелок с краюхой и присела на мешок, прислонённый к бревенчатой стене железнодорожного склада. Не обращая никакого внимания на стрекот включившейся камеры, она не просто посмотрела на стоявшего перед ней мальчика, а увидела его и поняла, что он - голодный.
– Иди сюда, сынок, - не произнесла, а вздохнула она и стала развязывать узелок. Она разламывала хлеб, чувствуя каждую краюху его шершавинку пальцами. Точно разделив пополам краюху, она протянула её мальчику так, чтобы не обидеть жалостью. А потом легонько поправив левой рукой седые волосы, выбившиеся из-под платка, поднесла правую ладонь ко рту лодочкой - так, чтобы не выпало ни одной крошки!
– слизнула их, неотрывно глядя на жадно жующего мальчика, и наконец-то не преодолела жалости, всё-таки прорвавшейся из полыхнувших мучительной синевой глаз. Оператор заплакал, а у меня исчезло ощущение границ между временами, между людьми, как будто передо мной была та самая сибирская крестьянка из моего детства, протягивавшая мне половину краюхи той же самой рукой с тёмными морщинами на ладони, с бережными бугристыми пальцами, на одном из которых тоненько светилось дешёвенькое алюминиевое колечко.
Что может быть прекрасней исчезновения границ между временами, между людьми, между народами.
Я уважаю вас,
пограничники розоволицые,
хранящие нашу страну,
не смыкая ресниц,
а всё-таки здорово,
что в ленинской книге «Государство
и революция»
предсказан мир,
где не будет границ.
В каждом пограничном столбе
есть что-то неуверенное.
Тоска по деревьям и листьям -
в любом.
Наверно, самое большое наказание для дерева -
это стать пограничным столбом.
На пограничных столбах отдыхающие птицы,
что это за деревья -
не поймут, хоть убей.
Наверно,
люди сначала придумали границы, а потом границы стали придумывать людей. Границами придуманы -полиция, армия и пограничники,
границами придуманы
таможни
и паспорта.
Но есть, слава богу,
невидимые нити и ниточки,
рождённые нитями крови
из бледных ладоней Христа.
Эти нити проходят,
колючую проволоку прорывая,
соединяя с любовью - любовь
и с тоскою - тоску,
и слеза, испарившаяся где-нибудь в Парагвае,
падает снежинкой
на эскимосскую щеку.
И, наверное, думает
чилийская тюремная стена,
ставшая чем-то вроде каменной границы:
«Как было бы прекрасно,
если б меня разобрали
на
луна-парки, школы
и больницы.»
И наверное, думает нью-йоркский верзила-небоскрёб,
забыв, как земля настоящая пахнет пашней,