Почти смешная история и другие истории для кино, театра
Шрифт:
Анна Павловна от неожиданности чуть не вскрикнула и испуганно уставилась на Соломатина. Из-за маминой спины выглядывала дочь.
— Я здесь раньше жил, — смущенно объяснил Соломатин. — Понимаете, у меня собака пропала… Желтенькая такая, в пятнышках. Если собака придет, она придет сюда, она ведь новый адрес не знает… — Потом взглянул на расстеленный линолеум. — Вы будто маникюр делаете. Дайте мне нож и линейку какую-нибудь…
Анна Павловна поднялась с пола:
— Семья у нас без мужчин. А найти кого-нибудь… Я вас понимаю —
Теперь уже Соломатин ползал, вымерял, чертил.
Появилась старуха, мать Анны Павловны, и увидела Соломатина.
— Все-таки стелешь на пол клеенку! Где ты его раздобыла, этого типа?
— Мама! — попыталась остановить ее Анна Павловна.
— Сколько этот мастер с тебя содрал?
— Мама, это не мастер!
— Мастер не мастер, больше чем на пол-литра не давай! — приказала мать.
Анна Павловна расхохоталась.
— Я непьющий! — отозвался Соломатин, все еще ползая на коленках.
— Знаем мы вас, непьющих, — ядовито ввернула старуха, — и не канючь! Трешницу получишь — и гуляй!
Соломатин улыбнулся:
— Ну что ж, по дороге к вам я уже рубль двадцать заработал…
— Чем? — спросила старуха.
— Пением… Пел на улице…
— Надо же! — заохала старуха. — Милостыню, выходит, просил.
— У меня пропала собака, — вернулся к главной теме Ефрем Николаевич. — Желтенькая такая…
— Желтенькая! — повторила старуха. — Ясное дело — алкоголик! Желтые собаки ему мерещатся, серые крысы, зеленые змеи… Неужели во всем городе нельзя было сыскать трезвого мастера?
— Если собака придет, — мямлил Соломатин, — и вас увидит — она убежит!
— Я такая страшная! — пошутила Анна Павловна.
— А он чужих не признает. У собак это бывает… Конечно, квартира наша, то есть ваша, небольшая… — гнул свою линию Соломатин, — но я на раскладушке, скромно…
— То есть как — на раскладушке? Зачем? — ахнула Анна Павловна.
— И думать не смей! — крикнула старуха. — Дочь мне скомпрометируешь!
— Это я-то? — удивился Ефрем Николаевич. — Пустите меня, пожалуйста… На лестнице жить холодно. Я где-нибудь в уголке, я мешать не буду… Собака придет — и мы сразу исчезнем.
— А если она год не придет?! — вслух подумала Анна Павловна.
— Не надо смотреть на жизнь так мрачно, — посоветовал Соломатин, чувствуя, что хозяева сдаются.
— Мы-то, — вздохнула старуха, — мечтали об отдельной квартире, а тут жилец навязался…
— Может быть, вы не поняли, — осторожно пояснил Соломатин. — Я ведь только на ночь! Днем я мешать не стану, днем здесь будут дежурить дети!
— Дети! — радостно повторила девочка. — А как зовут вашу собаку?
— Тинг!
Тут в двери появился Шура и, вытягиваясь по-военному,
— Ответственный дежурный по собаке Ельцов!
— Караул! — в ужасе прошептала старуха.
Назавтра в школе привычно репетировал хор. Только лишь под роялем не было видно Тинга.
И тут отворилась дверь — и, пылая щеками, вошла, нет, вплыла торжествующая завуч.
— Стоп! Стоп! — недовольно покрутил головой Ефрем Николаевич. — Извините, Наталья Степановна, на двери ведь вывешено: «Идет репетиция».
— Но у меня для вас сюрприз!..
Наталья Степановна сунулась в дверь, взяла за плечико и ввела в зал Андрюшу. Он застенчиво улыбался.
— Андрюша согласился поехать с нами на фестиваль! — Завуч не говорила, а сладостно пела. Не хватало лишь музыкального сопровождения. — Я директора интерната уговорила и Андрюшиного отца тоже уломала!
— Отец так сказал. — Тут Андрюша стал подражать голосу Вешнякова: — «Ну, раз ты по геометрии схватил пятерку, ну, если они там без тебя погибают, заваруха такая, все ходят, шумят, выдай им гастроль, чтобы отвязались. Но только в первый и последний раз. Улавливаешь?…» Я, конечно, уловил. Почему не смотаться в Москву на три дня, раз заменить меня некем. Хотя, конечно, дни уходят…
— Пусть коллектив решает! — медленно сказал Соломатин.
— Какой еще коллектив? — переспросила завуч. — И что он должен решать? — А Андрюша, который несколько лет занимался у Соломатина, сразу понял и помрачнел.
— Коллектив — это мы! — Шура шагнул вперед и повернулся к Феде. — Рыжий, говори!
— Но почему я? — начал было сопротивляться рыжий Федя.
— Говори! А не то мы тебе так набьем! — пригрозил Шура.
— Что за слова! — возмутилась завуч. — Почему вы молчите, Ефрем Николаевич?
Но тот не проронил ни слова.
— Конечно, — мечтательно сказал Федя, — очень хочется в Москву, но совесть у нас есть? — Он повернулся к товарищам.
— Есть! — хором ответил хор.
— Вот именно! — грустно продолжал Федя. Теперь он обращался к Андрюше: — Для тебя это так, развлечение! А я, например, всю жизнь буду в хоре петь!
— А у меня ни слуха, ни голоса, я только ноты перелистываю! — с чувством сказал толстый Кира. — Но я тоже против Андрея, который задается!
— Но я же не виноват! — воскликнул Андрюша.
— Ты не виноват, что такой родился! — воскликнул Шура. — Раньше мы сами за тобой бегали, это была наша ошибка. Забирайте, Наталья Степановна, вашего, как это… вспомнил… вундеркинда…
— Ефрем Николаевич, — завуч окончательно растерялась, — вмешайтесь наконец, вы же педагог!
— Вот поэтому я и не вмешиваюсь! — ответил Соломатин.
— Я хотел, чтобы по-хорошему, — всхлипнул Андрей.
— Я тебе верю, — кивнул Соломатин, — но Федя уже сказал!
— Ладно, ребята, пока! — Андрюша обиженно направился к выходу.