Почти смешная история и другие истории для кино, театра
Шрифт:
— А это худо или, может быть, обойдется? — перепугалась мать.
— Да нет, значения не имеет… — сказал сын, подумав при этом, что даже с родной матерью нельзя быть до конца откровенным… — Люда девушка славная…
— Добротная девушка! — согласилась мать, глаза у нее озорно сверкнули. — У нас говорят про таких — не девушка, а мотоцикл с коляской. Про характер не скажу — не разобралась. Ну а что красоты нет. Так это ничего.
От матери Сбитнев уходил огорченный, неприятно, когда жену не считают красивой или, на крайний случай,
Утром Сбитнев вышел на улицу и, как нарочно, увидел мотоцикл с коляской. Он стоял у самого крыльца. Верхом на мотоцикле лихо, как на коне, восседала молодая, немного раскосая черноглазая женщина, похожая на киноартистку.
Сбитнев обомлел. Он не ожидал встретить Наташу, которая давно уже уехала из этого города, а, увидев, удивился и несколько испугался и даже оглянулся — не идет ли Люда? А Наташа перехватила его взгляд и понимающе улыбнулась, и Сбитнев тоже улыбнулся, сначала осторожно, заискивающе, а потом не удержался — улыбнулся широко и весело, и от этого стало ему легко, и он сказал просто и обрадовано:
— Здравствуй, Наташа!
— Здравствуй! — ответила Наташа. — Яков учит меня мотоцикл водить. Это милицейский, видишь, сбоку написано.
Она с нескрываемым любопытством рассматривала Сбитнева, а он тоже рассматривал ее и замечал, что располнела, но все так же хороша, и ноги, как были, так и есть, замечательные призовые ноги.
Наташа опять перехватила его взгляд и одернула юбку, чтобы закрыть колени, но юбка не одергивалась, и колени остались видны — загорелые коленки, и Обитнев не хотел на них смотреть, но не отводил глаз. И становилось ему все веселее, и голова слегка закружилась, и казалось, он никогда не расставался с Наташей, не причинял ей зла и обиды.
— А ты, слыхала, жену привез? — спросила Наташа.
— Привез! — согласился Сбитнев.
— Лучше меня? — в голосе Наташи Сбитнев уловил скрытую насмешку и догадался, что Наташе поторопились доложить, какая у него жена.
— У каждой свое… — ответил он уклончиво.
— Помнишь, на литературе. Олег, скажи, за что Онегин полюбил Татьяну? За что ты ее полюбил?
— Брось дразниться! Ты-то как?
— Тоже к матери приехала. Я теперь тульская. Там новый цирк выстроили, в нем и служу.
— Как же ты служишь в цирке? — поразился Сбитнев.
— Под куполом работаю… — усмехнулась Наташа. — Я, конечно, шучу. В буфете. У нас красиво придумано. По всему фойе возле окон столы. На каждом — самовар. Пряники. Пирожные. Бутерброды с отдельной колбасой, в Туле очень даже съедобная отдельная колбаса. У нас в буфете уютно, и зритель чувствует себя по-домашнему.
— Замужем? — не удержался Сбитнев.
— Была.
— Чего разошлись?
— Не разошлись. Его машиной сшибло. Вот и пришлось пойти в буфет. А здесь у меня сын, у матери. Я ведь вечерами работаю, не с кем его оставлять.
Из дома вышла Люда. Наташа уставилась на нее и без всякого стеснения вдруг предложила:
— Садитесь,
Люда охотно полезла в коляску.
— Слушайте, все-таки служебная… — смутился Сбитнев. Он не ожидал от этой прогулки ничего хорошего. — Неудобно.
— Неудобно пешком топать! — засмеялась Наташа. Нажала на ручку, и мотоцикл запылил по улице.
Вернулись через полчаса. Сбитнев стоял на прежнем месте, ждал. Наташа высадила Люду и с некоторым сожалением признала:
— Девка у тебя хорошая! Прощай! Яша меня у милиции ждет!
И укатила.
Люда глядела вслед:
— Чего ты мне о ней не рассказывал?
— А что рассказывать? — всполошился муж. — Что она тебе наболтала?
— Она-то ничего не болтала. Я по тебе вижу. Завтракать пошли!
После завтрака Люда полола с матерью огород.
Сбитнев сначала постоял возле, но дачником торчать было неловко, а копаться в земле, согнувшись в три погибели, Сбитневу не хотелось.
— Я, пожалуй, пройдусь, — сказал он, стараясь не встретиться с женой глазами.
— Пройдись! — Жена резко выдернула из земли вредную травинку.
Сбитнев подошел к милиции. Возле милиции грелся на солнышке незнакомый младший лейтенант. Он искоса поглядывал на новенький погон. Очень он ему нравился.
— Вот такие дела, — смутившись, сказал он Сбитневу и ушел в помещение.
От милиции до Наташиного дома было рукой подать, но Сбитнев выбрал кружной путь. Вскоре он оказался возле городошной площадки. На ней играли парни в черных поплиновых рубахах, парни двигались медленно, словно бы нехотя, и нагибались за палками будто бы с трудом. И не смотрели на зрителей. А зрители — дети и девушки — стояли за оградой, и, когда парни промахивались, мальчишки свистели, а девушки фыркали. Сбитнев тоже вроде заинтересовался игрой, постоял немного, но Наташи среди зрительниц не оказалось.
Он медленно приближался к Наташиному дому и толком не мог объяснить — зачем вообще сюда шел. Пожалуй, он был уверен, что больше не встретит Наташу, и где-то в самой глубине разумно и подленько шевелилось — и хорошо, и не надо, и ни к чему… И все-таки шел, а когда вовсе вплотную приблизился, то растерялся и не знал, как поступить.
Занавески на окнах были задернуты. Самое простое было взять и позвонить, вон звонок, слева от двери, и, если не она откроет, спросить:
— Наташа дома?
Между прочим, звонок был тот же. Тут он понял, что стоит на виду у всей уяицы. Как в плохом детективе, поспешно нагнулся и сделал было вид, что у него развязался ботинок. Но когда нагнулся, то увидел, что ботинки-то без шнурков! Он сразу вспотел и огляделся — вроде никто за ним не подсматривал. Неожиданно из соседней калитки выскочил петух, а за петухом девочка лет шести. Петух ловко увертывался от нее. Девочка обежала вокруг Сбитнева и только тогда приметила его, остановилась и шепотом спросила: